– Какой я воин? Я палач, мясник, – шептал парень, превозмогая тошноту. – Все мы – палачи. Их бы и ребенок смог убить… Господи, Господи, за что мне это все, за что?!

И Дима с тоской устремил взгляд на величественный Смольный собор, возвышавшийся на другой стороне реки. Теперь творение архитектурного гения Растрелли можно было хорошо рассмотреть. Собор обветшал, местами обвалился. Все вокруг заросло густыми кустами. Но центральный купол сохранился, а на его вершине возносился в сумрачные небеса символ христианской веры – крест.

Самохвалов на миг остановился, перекрестился.

– Прости нас, Господи, – шепнул юноша и устало поплелся дальше, то и дело поправляя лямки рюкзака.

Денис заметил остановку, но ругаться не стал, лишь сделал Диме знак идти побыстрее.

Мимо них несла свои воды Нева. Стояли ранние морозы, около минус десяти. Лед образовался пока только у берегов. Скромная Охта, впадавшая в могучую сестру как раз здесь, в районе Малоохтинского моста, тоже подмерзла лишь у берегов, а в центре аспидно-черной змеей извивалась лента студеной воды.

Безликие складские корпуса и жилые здания, сильно обветшавшие за много лет и местами вовсе обвалившиеся, громоздились вдоль берегов Невы. Один лишь Смольный собор нарушал общую унылую картину городского пейзажа. Юноша грустно вздыхал. В первый раз в жизни он оказался на берегу Невы, почти в самом центре города. Но не увидел тех волшебных красот, о которых грезил с детства.

Лишь далеко впереди, в районе Финляндского вокзала, можно было разглядеть купол какого-то храма. Там тоже сохранился крест. Вокруг церковного здания расположились приземистые корпуса, сложенные из красного кирпича.

– Что за место? – обратился Дима к Денису, шагавшему рядом.

– Кресты! – отозвался командир.

– Кресты. Кресты, – повторил парень несколько раз. – Странное название. Крест-то один.

Он снова взглянул на храм из красного кирпича.

Какой-то безотчетной тоской и жутью веяло от этого комплекса зданий, соединенных в единую систему. Почему-то сейчас Диму совершенно не тянуло на молитву.

– Это – Кресты! – шепнула Соня на ухо юноше. – Та самая тюрьма, про которую мы стихи читали. Помнишь? «И ненужным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград»[9]? Это про них… Про Кресты.

Все встало на свои места. Теперь Дима понял, почему таким холодом веяло от кирпичных построек, почему от ужаса сжималась его душа.

Они остановились посреди набережной и с минуту смотрели вдаль, на одинокий крест, возвышавшийся над Крестами.

– А где Царь? – произнес Самохвалов, оглядевшись по сторонам.

– Лежит. В Петропавловском соборе! – рассмеялся в ответ Воеводин.

– Нет. Наш Царь. Федя.

Сталкеры принялись оглядываться по сторонам. Федор, четвертый член отряда, в самом деле исчез. Никто не успел заметить, когда именно. Только что он шел в арьергарде отряда, куда его поставил командир. И вот их осталось трое.

Дикий ужас охватил Диму. Все его тело покрылось испариной, а мурашки на коже устроили танец с саблями. Или лезгинку.

Самохвалову доводилось слышать много леденящих душу историй о сталкерских буднях. Но такого, чтоб люди пропадали среди бела дня, на набережной, где врагам и спрятаться-то было негде, раньше не бывало.

И тут впереди раздалась автоматная стрельба. Работало, по крайней мере, пять стволов.

– За мной! – рявкнул командир, и отряд, сократившийся до трех человек, бросился бегом в сторону Финляндского вокзала.

«Не вперед надо бежать, назад! – стучало в голове Димы. – Даже если там Федя… Ну его. Спрятаться. Спастись!».

Но ноги парня словно бы сами собой несли его вперед, вслед за командиром.

Укрывшись за остовом ржавого грузовика, оккеры несколько минут наблюдали за тем, как отряд веганцев истребляет группу сталкеров Альянса. Имперские стрелки не жалели патронов, били длинными очередями. Приморские солдаты, оказавшиеся на открытой местности, один за другим прекращали огонь. Участь отряда была предрешена. Сталкеры Оккервиля пока никак себя не обнаружили, они тихо сидели в укрытии, наблюдая со стороны за перестрелкой.

– Прикройте, ребят, – шепнул Воеводин Диме и Соне. – На счет десять – огонь. Я зайду с тыла.

И Денис, не дожидаясь реакции товарищей, пополз в ту сторону, где засели имперские штурмовики.

– Пять, – произнесла чуть слышно Соня. Она уперла в плечо приклад карабина, изготовилась перед рывком.

Дима, едва живой от ужаса, поднял со снега ружье. Руки его дрожали, «Бекас» плясал, словно припадочный.

– Три! – выдохнула девушка.

– Не надо, Сонь, – с трудом выдавил из себя парень, – не стреляй, не надо…

– Два! – тело Бойцовой напоминало сжатую пружину, карабин она держала крепко, лишь ствол оружия чуть заметно подрагивал.

– Огонь! – рявкнула девушка, рванулась вперед, выпустила заряд. Почти одновременно выстрелил и Дима. Попал он или нет, Самохвалов не понял. Едва надавив на спусковой крючок, он мгновенно юркнул обратно.

Пули застучали по ржавому корпусу грузовика. Веганцы перенесли огонь на их укрытие.

Соня, выстрелив из карабина еще один раз, тоже нырнула обратно.

«Все. Теперь нам крышка», – Дима слышал, как пули проносятся прямо у него над головой, и мысленно прощался с жизнью. Он сидел, зажмурившись, обхватив голову руками. О том, чтобы продолжать огонь, даже и не думал. Бойцова ухитрилась выстрелить еще пару раз, но потом и она свернулась калачиком рядом, у колеса грузовика, вздрагивая от ужаса.

Стрельба на набережной не стихала ни на миг, но – вот чудо! – по грузовику, за которым укрылись Дима и Соня, больше никто не стрелял.

Только спустя мгновение юноша понял, что в бой с врагом вступил Воеводин. Это его автомат надрывался сейчас очередями в тылу у веганцев.

Грохот выстрелов внезапно смолк. Наступила полная тишина. Дима так и сидел, сжавшись в комок у колеса грузовика. А вот Соня, набравшись смелости, решилась выглянуть из укрытия. Со стороны реки в их сторону спешили люди.

Приморцы? Веганцы? Этого она пока не знала. Но интуиция подсказала девушке: «Веганцы бы сразу пристрелили. Значит, не они».

Держа наготове карабин, Соня двинулась навстречу союзникам.

За два дня до начала войны, после полудня,

Выборгская сторона

Любовь с первого взгляда… Возможна ли она? В этом Дима Самохвалов сомневался. К своей подружке Соне он присматривался, по крайней мере, год. Зато юноша точно знал, что бывает ненависть с первого взгляда. Именно это чувство взаимной неприязни возникло между Самохваловым и караванщиком Данилой.