Севка знал – молчаливые собаки не шутят. В отличие от брехунов, они делают своё дело стремительно и без осечек. В лучшем случае намертво вцепляются в руку, в худшем – рвут горло. Заигрывать с ними бессмысленно, бежать от них – глупо.

Севка замер, не смея ни вздохнуть, ни выдохнуть. В голове навязчиво крутилась песня «Нас не догонят». Более дурацкого положения и более глупый репертуар трудно было представить. Кислорода катастрофически не хватало и, наверное, поэтому в мозгу промелькнуло откуда-то полученное кинологическое познание: чтобы собака не укусила тебя, надо её удивить.

– Гав! – жалобно гавкнул Севка.

Наверное, собаки действительно удивились, потому что не двинулись с места.

– Гав! Гав! – осмелел Севка и, встав на четвереньки, повилял задом так, словно у него вырос хвост.

Доберманы не шевелились. Они даже не дышали, высунув язык, что, по мнению Севки, было свойственно всем собакам. У них даже не блестели глаза в темноте, а короткие, обрубленные хвосты никак не выражали отношения к происходящему.

– Гав-гав-гав-гав! – выдав довольно скандальную тираду, Севка сделал несколько скачков на четвереньках в сторону дома.

Собаки не шелохнулись.

Заподозрив неладное, Фокин встал, подошёл к одному из доберманов и потрепал его за ухом. Ухо оказалось холодным и гладким как мрамор.

– Тьфу, – в сердцах сплюнул Сева. В темноте он принял скульптурную композицию из трёх собак за живых доберманов. – Идиотизм какой-то, – проворчал Фокин и, с досадой пнув мраморного пса ногой, направился к дому.

Возле ворот, немного наискосок, стояла знакомая голубая «Ауди ТТ». Было очевидно, что машину припарковали впопыхах, бросили небрежно, не заботясь о том, что под колёсами оказался безупречный газон. Севка потрогал капот, он оказался тёплым, а это означало только одно – рыжая красотка Вероника Котова примчалась сюда совсем недавно, опередив Фокина, может быть, минут на пять.

Парадная дверь была закрыта, впрочем, ни на что другое Севка и не рассчитывал. Обнаруживать своё присутствие Фокин пока что не собирался, поэтому, тяжело вздохнув, полез на балкон второго этажа, цепляясь за густой плющ. Пару раз он чуть не сорвался – плети оказались недостаточно прочными, – но, в конце концов, уцепился за резные перила, подтянулся и оказался на тесном балкончике, размер которого позволял только стоять, вытянувшись в струнку. Наверное, в этой миниатюрности присутствовал какой-то особый дизайнерский шик, как и в мраморных собаках, но Севка поклялся, что если когда-нибудь у него будет свой дом, то он будет без плюща, без скульптур и с нормальными балконами, где можно валяться в шезлонге, задрав на перила ноги.

Фокину фантастически повезло. Окно выходило в гостиную, поэтому Севке не пришлось шататься по дому, рискуя быть пойманным и раздавленным «как таракан». Лёгкие, полупрозрачные шторы позволяли видеть то, что там происходит, а слегка приоткрытая дверь – слышать участников драматического спектакля.

Как и предполагал Севка, их было двое.

Александр Петрович сидел в глубоком кожаном кресле, на самом краешке, рискуя упасть при любом неловком движении. На нём был тот самый белый костюм, в котором он впервые явился к Севке, и тот же самый галстук, завязанный будто бы наспех, для проформы, а не для красоты и солидности.

Вероника Котова пружинисто, красиво и нервно расхаживала от камина к столу, безжалостно вонзая шпильки лёгких сапог в дорогой паркет. Безупречную прелесть её лица искажала злоба, а для полноты образа ей не хватало хлыста, которым бы она время от времени хлестала предметы мебели и самого Александра Петровича.

– Я не могу сейчас этого сделать, – тихо сказал Говорухин. – Неужели ты не понимаешь, я не могу… Какая женитьба? Какая свадьба? Жанну ещё не похоронили… – Он схватился за голову и подёргал себя за волосы, благородно тронутые на висках ранней сединой.

– Мне плевать, – чеканя шаги и слова, ответила Вероника. – Мне плевать, похоронили Жанну, или нет. Ты обещал, что как только Жанна уберётся из твоей жизни, мы поженимся. И вот её нет, а ты опять пудришь мне мозги!

– Я под следствием! – заорал Говорухин. Он вскочил, поймал Веронику в охапку и выпалил ей в лицо: – Как ты не понимаешь? Я под следствием! У меня подписка о невыезде. Я без пяти минут зэк! Ещё немного и меня посадят лет на пятнадцать, а то и на двадцать, если признают двойное убийство, ведь Жанна была беременна. О какой свадьбе ты говоришь?!

– О нашей! – выкрикнула ему в ответ Вероника. – Я говорю о нашей свадьбе, которую ты обещаешь мне вот уже два с половиной года! Раньше ты отговаривался больной женой и её папой, который тебе нужен для бизнеса, а теперь, когда ни жена, ни папа тебе не мешают, ты отговариваешься каким-то следствием и какой-то подпиской! Не хочу ничего слышать! Мне нужен штамп в паспорте. Неужели ты со своими деньгами и связями, не можешь выйти сухим из воды?! Купить себе алиби?! Подкупить следствие?! Наконец, купить квартиру прокурору, чтобы тот пошевелил ластами и от тебя все отстали?!

– Не могу! – завопил Говорухин и потряс Веронику за плечи так, как мужья трясут своих непонимающих жён. – Я не могу никого подкупить, потому что я невиновен, и мне незачем это делать! Я не убивал Жанну! Не у-би-вал!!!

Вероника залепила ему хлёсткую пощёчину (всё-таки, не хватало ей хлыста!), выкрутилась из его цепких рук, подошла к камину и, глядя на беснующий за стеклом огонь, тихо сказала:

– Ну хорошо, ты не хочешь защитить себя от обвинений в убийстве. Ты хочешь сесть в тюрьму лет на пятнадцать, а то и на двадцать. Но это не мешает тебе исполнить своё обещание и жениться на мне! Ты можешь заплатить загсу, и нас за несколько минут распишут!

– Зачем?! – уставился ей в спину Александр Петрович. – Зачем нам расписываться, если в ближайшее десятилетие мы все равно не будем жить вместе?

Вероника схватила с журнального столика вазу и запустила её в Говорухина. Тот увернулся от увесистого снаряда, и ваза с грохотом разбилась о стену, оставив рваный след на шёлковой обивке.

– Ты меня опозорил! – крикнула Котова, топнув ногой. – Ты опозорил меня перед родителями и роднёй!

– Сейчас не средневековье, – мрачно отозвался Александр Петрович. – Нет ничего позорного в том, что у девушки есть любовник.

– Ах, вот как ты заговорил… А ведь знал, что у меня кавказские корни и никто никогда не позволит встречаться со мной просто так, поэтому сразу стал рассказывать сказки о скором разводе и красивой свадьбе!

– Молчать! – стукнул кулаком по столу Говорухин и вдруг заносился по комнате, дёргая себя за галстук. – Лучше молчи, дорогая… Лучше молчи… А то… а то… Я же люблю тебя! – Он так резко остановился, словно налетел на невидимую стену. – Я очень тебя люблю, но жениться пока не могу. Дай мне время, дай мне, пожалуйста, время…

– Ты два с половиной года твердишь «дай мне время!». Я вру брату, сёстрам, родителям, тёткам и дядькам – всем на свете я вру, что вот-вот распишусь со своим женихом. Родители в ярости, подруги надо мной смеются, ты унизил меня, растоптал, сделал своей игрушкой. Какое время, дорогой, нужно дать тебе сейчас, когда тебя вот-вот посадят, а я, опозоренная и беременная, останусь жить в этом городе?!