– И он прав. Я раньше была хорошей, но теперь всё, завязала. Я теперь ленивая, толстая уродка. Я никому не нужна, и мне никто не нужен. Всё. Оставь меня в покое.

– Может, тебе заняться чем-то? – предлагает Стен. – Отцу с утками помочь.

– С этой белибердой? Ну уж нет! Зато когда-нибудь у меня будет собственный аттракцион. Свой! И никто мне не будет нужен – ни он, ни она, ни ты! Без всех проживу!

– Что значит «собственный аттракцион»?

– Я стану такая уродка-уродина, толстуха-толстища, отращу бороду, куплю себе шатёр и повешу табличку: «Самая уродливая и толстая бородатая женщина на свете».

– Ниташа! – восклицает Стен.

– Я всю жизнь Ниташа…

– Ниташа, ты тоже можешь быть красивой. Вчера вечером у костра ты была такая… такая…

– Никакая, – отрезает Ниташа. – Я буду уродиной – это мой план жизни. И я заработаю кучу денег. Всем назло. И никто мне не нужен.

– Ниташа!

– Что ты заладил «Ниташа, Ниташа»? Уходи.

И она снова натягивает одеяло на голову.

– Я завтра иду на шоу Панчо Пирелли, – говорит Стен, выползая из Ниташиного закутка.

Из-под одеяла, сердито:

– Скатертью дорожка!

– А пойдём со мной! Хочешь?

– Хочешь, чтобы честной народ увидел тебя с уродиной?

Стен отвечает не сразу.

– Нет, – говорит он. – Хочу, чтобы честной народ увидел меня с девочкой, которая мне как сестра.

Ниташа откидывает одеяло с лица.

– Ты свихнулся, – говорит она. – Болтаешь невесть что. Иди спать.

Стен крадётся назад через весь прицеп, ложится. Искоса смотрит на Достоевски. Глаза у Достоевски открыты, и в лунном свете видно, что в них блестят слёзы. Из Ниташиного угла снова слышны всхлипы. Потом наступает тишина, а спустя время раздаётся Ниташин шёпот:

– Ты… по правде, что ли? Стен!

– Что по правде?

– Что я тебе как сестра?

– Конечно, – отвечает Стен.

После этого в прицепе окончательно воцаряется тишина. А снаружи гудит и хохочет ярмарка.

Утром Стен просыпается, предвкушая праздник. Будто у него снова день рождения. А утро выдалось яркое, ясное.

Он помогает Достоевски открыть прилавок, установить уток на воде, развесить пакеты с золотыми рыбками. Пару раз он подходит к двери автоприцепа и окликает Ниташу, но ответа нет – только неясное мычание из-под одеяла.

Достоевски кладёт руку на плечо Стена.

– Оставь её, сынок, – говорит он. – Такой характер. Пусть живёт по-своему. А ты – по-своему.

Стен пожимает плечами. Вздыхает. Что ж, он отправится один. Он уже сделал так несколько дней назад, совсем недавно, будто вчера. В свой день рождения. Но внезапно дверь прицепа распахивается: на пороге стоит Ниташа – вся пунцовая, с застенчивой улыбкой. На ней платье! В цветочек! Она умыта и причёсана!

– Ниташа! – изумлённо выдыхает её отец.

Она стоит, глядя в землю.

– Доченька, ты такая красавица! – говорит Достоевски.

Порывшись в кармане, он вынимает пригоршню мелочи, вкладывает ей в ладонь. Стен видит, что в глазах у него слёзы.

– Иди, моя хорошая, – запинаясь, бормочет Достоевски. – Хорошо тебе… хорошего тебе…

– …дня, – подсказывает Стен.

– Хорошего тебя дня, – повторяет Достоевски.

– Скажи «спасибо», – шепчет Стен Ниташе.

– Спасибо. – Она на мгновение поднимает глаза. – Спасибо, папа.

Стен доволен и горд. Рядом с ним идёт Ниташа! Они направляются в самое сердце ярмарки – мимо машинок с пухлыми бамперами, мимо шатра с борцами. Человек-кабан, хозяин таверны «Дикий кабан», хитро улыбается Стену.

– Что, уже подружку себе завёл? – ворчит он.

Стен и не думает отвечать. Он всматривается в шатёр, который ещё вчера был похож на реальный мир. Странно. Сегодня он выглядит, как любой другой раскрашенный шатёр на ярмарке. Вчера эти стены были точь-в‑точь как настоящие деревья, а сегодня парусина хлопает на ветру, на ней намалёваны деревья – криво и косо, словно рисовал ребёнок. Краска кое-где отслоилась, осыпалась. На табличке написано:

– Чего ж ты не свистишь? – подначивает его человек-кабан.

Стен молчит.

– Парень, ты язык проглотил?

Стен молчит. Но человек-кабан не унимается:

– Ты хоть слыхал о человеке, который съел кабана?

– Да! – отвечает Стен.

– Ага! Тогда ты слыхал и о мире, который превратился в шатёр?

– Не слыхал, – говорит Стен.

– Конец-то у сказки ясный. Мир стал точь-в‑точь как раскрашенная палатка! – Человек-кабан прихрюкивает от смеха.

Двери шатра откидываются, и оттуда выскакивает мистер Смит.

– Ты снова здесь? – спрашивает он. – Рыбки кончились?

– Нет, – отвечает Стен.

– Шатёр мой разглядываешь?

– Ага.

– И думаешь небось, что он простенький такой, да? Холстина раскрашенная?

– Ага.

– А как, по-твоему, должен выглядеть шатёр? – говорит мистер Смит. – Шатёр – он и есть шатёр, верно?

– Не знаю, – говорит Стен.

Смит смотрит на часы.

– Понимаешь, тут дело такое… – говорит он. – Вчера шатёр выглядел так, сегодня этак. Потому что вчера – это вчера, а сегодня – это сегодня. В некоторые дни человек видит лучше, острее… Это ясно?

– Нет, – отвечает Стен.

– Нет, – вторит ему Ниташа.

Мистер Смит размышляет. Опять смотрит на часы.

– Вот и мне непонятно, – признаётся он. – Но сейчас это не важно. Пропустите-ка. Я иду смотреть на великолепного артиста, на роскошного Панчо Пирелли. И не я один! Нас таких во-о-он сколько.

Оглянувшись, Стен видит великое множество людей, и все они спешат в одном и том же направлении. Мистер Смит ныряет в людской поток. Стен и Ниташа – следом.

Ну, нам тоже сюда. Здесь, в самом центре ярмарки, на поляне, всё и произойдёт. Люди усаживаются прямо на траву. Они прихватили с собой бутерброды, фляжки с кофе, ящики пива, бутылки вина. Кое-где запалили костры – и над поляной стелется аромат печёной картошки и жареных отбивных. Повсюду носится ребятня, кто-то дерётся, кто-то танцует. Младенцы на руках у матерей агукают и плачут.