— А разве я плохо вас принимаю? Разве я чем обидел? Я не заслужил петли. И я еще нужен науке.

На эти горячие слова Дрейк ответил без колебаний:

— Сеньор Хайме, мы клянемся не продавать вас ни-ко-му. Ничего, если при клятве я обойдусь без ваших и наших книг? А впрочем, вот же! Клянусь на глобусе, включающем все, что у нас всех имеется!

— Достойная клятва! — прочувствованно сказал чернобородый и полез в свой погреб нацедить хереса.

Теперь предстояло незаметно вывезти из Испании сверток в фут толщиной и в полтора ярда длиной. Для этого пришлось купить ковер, выбранный не по рисунку и не по добротности, а по размерам. Женщины дома Дорнехесов ночь просидели и зашили свиток в изнанку ковра, покрыв его голубой тканью, затканной белым шелком. По мнению Федьки, эта подкладка была куда красивее самого ковра, тревожных пунцовых и голубовато-зеленых тонов, изображающего жуков на траве или какие-то диковинные и явно несъедобные плоды…

— Ну, теперь моя цель достигнута! — весело сказал Дрейк, когда жена сеньора Хайме, для пущего правдоподобия, обвязала ковер несвежей бахромой с серебристыми грязноватыми кистями. Ковер сразу приобрел такой вид, точно им пользовались пять лет подряд без чистки.

— Ага, — язвительно поддакнул Федька. — Остались совсем пустяки: провезти эту покупку в сотню фунтов весом незамеченной через границу.

— Ну, зачем же незамеченной? Я всем и каждому теперь этот ковер в нос тыкать буду и твердить, что такую прелесть только в Барселоне еще и можно достать, ни в Мадриде, ни в Севилье, ни где бы то ни было в целом мире таких не делают! — и Дрейк расхохотался, довольно покручивая правый ус.

— И кто вам поверит, что это уж такой замечательный ковер? — скептически сказал Федор. — И как вы объясните, чем он прекрасен?

— А-а, чепуха. Придумаю что-нибудь понепонятнее. Ну, таможенники решат, что я чокнутый. Что за беда, мне с ними не встречаться более. Кстати, в Лиссабон отпала нужда ехать. Но мы должны продумать, когда там якобы были, кого там видели, что слышали. Дон Хайме не должен постарадать. Я, кстати, пообещал ему перевести через бристольских купцов тысячу реалов за эту карту, если доберусь до Англии живым.

— Тысячу? Реалов? Но это же очень большие деньги! — встревожился Федька.

— Малыш, этот свиток стоит во много раз больше! К тому же лорд Винтер компенсирует мне все траты. Эту экспедицию снаряжали ведь на адмиралтейские средства!

— А-а, вон в чем дело! Теперь дошло, зачем мы полезли в глотку к зверю. Карты-то не одним нам послужат!

— Гм, схватил суть. Не зря я избрал именно тебя в партнеры.

— Да, не будь у сеньора Хайме такого интереса к моей родине — слупил бы он с нас… Никаких камушков бы не хватило!

— Но-но, малыш! Не очень-то заносись! Не хватило бы камушков — нашелся бы здешний банкир, который открыл бы крупный кредит бедному путешественнику.

— Вы так уверены? А под какую гарантию?

— Малыш, банкир на сей счет получил кое-что посерьезнее гарантий. Он получил инструкции. Понятно?

— Н-нет. От кого?

— А вот это уже не наше дело, не твое и даже не мое. Чем ты меньше будешь знать — тем спокойней будешь спать!

— Веселое дело! Это из песни?

— Что — из песни? — не поняв, вытаращился мистер Дрейк.

— Знать — спать. То, что вы сейчас сказали.

— А-а… Нет, это не из песни, но в песню годится. Это девиз одной тихой службы…

— Успешно возглавляемой одним вашим тезкой?

— Умен ты не по годам, Тэд. Совсем как я в свое — ну да, так и есть — в твое время. То есть когда мне столько лет от роду было, сколько тебе сейчас…

11

И вот, распрощавшись с гостеприимным русофилом сеньором Хайме и запасшись рекомендательными письмами от него разным именитым людям, англичане уехали из Барселоны. Письма им вовсе не затем нужны были, чтоб в прихожих у этих вельмож топтаться да трепетно ждать, подействует ли смиренная мольба провинциального картографа о содействии этим двоим достойным людям. Письма Главному Кормчему Испании, Председателю Палаты Космографии при Совете по делам Индий и кардиналу Дуарте (восприемнику сеньора Хайме при крещении), португальцу, — но сеньору Хайме еще более, чем им двоим, ценно было малейшее свидетельство того, что Дрейк и Федька направляются в Португалию после Барселоны. Сеньор Хайме уже готов был с дыбы орать палачу: «Пиши! От меня они в Лиссабон уехали! Не получили того, чего желали, — и отправились туда, где можно получить! Сними! Я же все сказал, сними!»

Теперь, когда дело сделано, можно было б не спешить и даже делать крюки, отклоняясь от кратчайшего пути, дабы полюбоваться известными достопримечательностями. Разбойников они не боялись — или отобьемся, или они рассмотрят, что мы с собою имеем, поймут, что выкупа тут не взять, и отпустят. Разбойников на дорогах было, по слухам судя, множество — но особо не жестоких, более рачительных. Если выкуп можно будет содрать — вот тут они могли и помучить…

Дрейк и Федор ехали уже на трех мулах: Ушастик и Черныш везли людей, а вздорный и менее надежный Побрекито («Придурок» по-русски) тащил на худой спине вьюк с ковром, одеялами и прочим незамысловатым дорожным имуществом двух иноземцев.

Дрейк решил возвращаться к Виго более южной дорогой — на ней не будет прежних соглядатаев, возможно запомнивших Дрейка и Федора и ждущих с нетерпением их возвращения, чтобы подтвердить или опровергнуть свои догадки…

12

Дрейк захотел было забраться в Мадрид, понюхать, чем дышит новоиспеченная столица величайшей империи шестнадцатого века. Но тогда, чтобы успеть в бухту Виго к назначенному сроку, следовало с мулов пересесть на резвых скакунов — а по испанским дорогам не ездят на лошадях все, кто того ни пожелает. Небогатые чужестранцы на дорогих лошадях — это само по себе уж подозрительно!

И они решили идти на прежнюю столицу Испании, разжалованный из этого звания десять лет назад Вальядолид и попутно, сразу после Вальядолида, без всяких крюков, на Медину-дель-Кампо («Город в поле»), главную ярмарку Испании.

Первая половина пути была трудной оттого, что крутые тропки по угрюмым, безжизненным и как бы пеплом присыпанным красно-серым горам все силы отнимали. Мулы временами идти отказывались. Но зато ни разу не оступились, даже на самых, казалось, непроходимых тропках. Федор успел если и не полюбить, то привязаться к своему черноватому Ушастику. Безропотному, работящему и самоотверженному — ну, совсем как российский мужик… Он тайком баловал своего Ушастика: приберегал для него палки сахарного тростника, отделяя их от своей доли, не мешал пощипать травку вдоль пути — известно ведь уже, что нагонит, нам ведь тоже свеженького хочется. И Ушастик его полюбил. На ночевках он подходил к сидящему на земле хозяину, клал бархатистую морду ему на плечо, прижимался ухом к уху, закрывал глаза и стоял недвижно, пока не отгонят.

Но в Вальядолиде на Дрейка и Федора обрушилась беда!