— это не только готовка и уборка, Наташ. Быть женщиной — значит, быть мудрой и уметь принимать верные решение, просчитанные на несколько шагов вперед. Просто пойми это, Наташа.

— Хорошо. Я услышала тебя, мама.

Хоть мне до сих пор не было понятно, как можно так просто отключить эмоции и действовать, руководствуясь холодным разумом, я задумалась над мамиными словами о том, что теперь я ответственна не только за себя, но и за сына. По документам, которые оставил мне Серёжа на подпись, было понятно, что ему достаточно роли воскресного папы. Но для Стёпки вся ситуация будет выглядеть так, будто мама выгнала папу и теперь разрешает видится с ним только по выходным.

Да, Стёпка уже большой. Ему о многом можно рассказать, и он многое поймёт, но это… Как я или Серёжа сможем объяснить ему новый уклад жизни, в который нас завели обстоятельсва?

Да и картинка идеальной семьи… Кто знает, сколько ещё моей маме пришлось всего «обточить», чтобы мы, её дети, видели её именно идеальной?

Мне обидно за маму, но в то же время я на неё злюсь. Возможно, моя злость напрасна. Едва ли можно назвать слабым человека, который наступил себе на горло ради сохранения семьи и закрыл глаза на предательство, проживая жизнь так, будто его и не было.

А может, это и есть слабость или даже инфантильность — нежелание (или неспособность) уйти от того, кто тебя предал, нежелание (или неспособность) взять ответственность за себя и ребенка исключительно на себя и обеспечить его всем необходимым невзирая ни на что.

Кого можно считать по-настоящему сильным? Того, кто простил предательство и собрал всё заново? Или того, кто выбрал себя и не должен всю оставшуюся жизнь делать вид, что однажды умер где-то глубоко внутри?

Глава 15. Наташа

Семейная традиция — ужин в честь первого сентября прошёл мимо меня.

Я была со всеми, но наблюдала со стороны. Я смотрела за поведением папы. Наблюдала за тем, как он буднично шутил о своей работе, рыбалке, машине. Подмечала, как он смотрел на маму ласковым взглядом, в котором не читалось ничего кроме обожания и уважения. В мамином взгляде, когда она смотрела на папу, читалось то же самое. И ни у одного из них не была на лицах ни намека на то, что они когда прошли через грязь предательства.

А меня переворачивало внутри от непонимания, как они смогли отпустить ту ситуацию. Как мама смогла? Наверное, для этого ей понадобилось время. Очень много времени. Возможно, годы. И дело, скорее всего, в папе, который, понимая свою вину, шёл навстречу маме, тоже пытаясь склеить то, что разбил.

Я смотрела на Серёжу и не понимала, хочет ли он тоже попытаться склеить хоть что-нибудь. Он смотрел семейные альбомы, подсунутые моей мамой, и тепло улыбался каждой фотографии, каждому мгновению, застывшему на небольшом листе. Взглядом находил мой и будто говорил: «Было хорошо, Наташа. Было классно. Спасибо!».

Перед ужином в комнате. В нашей с ним комнате. Я попросила его застегнуть на мне платье. Обнажилась перед ним до белья, но он отвернулся к окну. Что это было? Ему противно? Стыдно? Или воспитание не позволило смотреть на мою наготу?

Наверное, глупо задаваться этим вопросом, держа в руке документ, который мне дал Серёжа. Документ, который я должна подписать, чтобы мы разошлись без лишних разборок, дележки имущества и сына.

Мои родители давно ушли, Стёпка уже уснул в своей комнате, а Серёжа остался дома. Он не хотел, собирался уехать, но какими-то низким аргументами, почти детскими, я вынудила его остаться. И сейчас он спал не в нашей комнате, а в гостиной на диване, как гость.

Снова и снова вчитываясь в бумаги, что он мне дал, я всё чаще опускала взгляд на строчку, где мне нужно поставить подпись. Серёжина подпись уже здесь есть.

А будет ли моя?

Уходя, мама шепнула: «Потерпи. Знаю, что сложно и больно. Но это только поначалу. Потом Серёжа сам всё залечит. Чувство вины ему поможет».

А что мне делать с тем, что у меня перед глазами постоянно будет стоять картинка того, как мой муж имел другую? Что мне делать с ней? Серёжа и её тоже замажет? Нарисует поверх что-то такое, что позволит мне забыть? Но смогу ли я радоваться новой картинке, зная, что лежит в её основании?

Зажатая пальцами ручка зависла над строкой, где я должна поставить подпись.

Ком подкатил к горлу. Так просто? Пара росчерков и одиннадцати лет брака будто не существовало? Всего пара росчерков и будто не любила никогда?

Отложив бумаги и ручку в тумбочку, я еще раз посмотрела на своё отражение в зеркале туалетного столика. Сделала глубокий вдох, выпрямила спину, скрыла намеки на слёзы за фальшивой улыбкой и пошла в гостиную к, всё ещё своему мужу.

В квартире было темно и тихо. В гостиной, накрыв лицо сгибом локтя, лежал Серёжа. По дыханию я понимала, что он еще не уснул.

Словно услышав моё приближение, Серёжа отнял руку от лица и приподнял голову.

— Не спишь? — спросила я тихо.

— Ты хочешь о чем-то поговорить? — настороженно поинтересовался Серёжа.

Я много о чем хотела бы с тобой поговорить, Серёжа, но, думаю, что после таких разговоров мне потребуется помощь психиатра.

Поэтому я предпочла пока ничего не говорить. И просто села рядом с ним на диван. И явно заставила напрячься, когда обхватила его лицо ладонями, чтобы сфокусироваться на глазах, блестящих в полумраке гостиной.

— Наташа, что ты делаешь?

— Скажи, когда я стала тебе противна? — спросила я, силясь не замечать шершавый ком в горле, едва позволяющий дышать.

— Ты никогда не была мне противна, Наташа. Я никогда не испытывал к тебе ничего плохого и не испытываю сейчас, — произнес Серёжа так, что захотелось ему поверить.

— Тогда в чем дело? Что тебе мешает сейчас быть со мной? Почему ты больше не хочешь быть одной семьёй? Просто скажи мне, Серёж. Я хочу понять.

Я гладила