Было уже без малого два часа ночи, когда Нино подъехала на машине к подъезду, отключила двигатель и посмотрела на окна дома. Свет нигде не горел. Только в нескольких окнах можно было заметить бледное голубовато-фиолетовое мерцание телевизора. Фарами Нино дала знак Нико, который, согласно плану, выглядывал из темного окна кухни. А Гурджиев, одетый в кремовые шорты и белую футболку, в старых кроссовках Нико со стоптанными задниками, был прикован к глазку в прихожей – мониторил лестничную площадку. Глядя на него, Фуко ритмично помахивал натянутым хвостом, подобно стрелке метронома. Нугзар Чикобава лежал на полу, тщательно завернутый с головы до ног в целлофан, как замороженная рыба в открытом холодильнике супермаркета. Не то что смрад, целлофан не пропускал даже лазерный луч из его глаза.

Нико вышел в прихожую, сказал Гурджиеву:

– Нино приехала.

– Фуко, ко мне! – тихо скомандовал Гурджиев, открыв дверь.

Все прошло стремительно и по плану. Нико и Рай подхватили окаменевшего Нугзара, как бревно, и тихо понесли вниз по лестнице… Фуко следовал за ними. Мужчины засунули тюк в багажник «Форестера». Там на всякий случай валялось несколько автомобильных ароматизаторов с приятным запахом хвои. Нино завела двигатель, Гурджиев и Фуко разместились на заднем сиденье. Нико открыл дверь машины и, перед тем как сесть, на секунду глянул вверх на затемненные окна… Он никого не заметил. Ни замученную бессонницей и жарой старую Зину, которая, затерявшись в развешанных шерстяных вещах с запашком нафталина, сидела в это время в кресле на балконе и смотрела на улицу. Ни безбородого Абдуллу, выскочившего при звуке машины из постели и наблюдавшего из форточки своей землянки за их возней и автоматически запоминающего номер машины и время. Нико казалось, что единственный, кто не спал в этот момент в их дворе, была летучая мышь, хаотично кружившая при тусклом свете уличного фонаря.

– Поехали, – сказал Гурджиев.

Едва выехав со двора, Нино включила радио. Установила предельную громкость, которая напрочь исключала беседу в салоне. Ей не хотелось все дорогу слушать басни Гурджиева. Из динамиков вместе со звуками дрим-попа как будто бы потянулись и молекулы валиума – успокаивающего и расслабляющего.

В полном безмолвии миновали аэропорт. Дремлющий в кресле Нико машинально скользил глазами по установленным вдоль трассы билбордам. Голова Фуко целиком высовывалась из открытого окна; язык вывалился из раскрытой пасти; ветер хлестал по морде, заставляя пса прижмуриваться. Нино смотрела строго вперед: ей вспоминалось начало какого-то фильма – под музыку в кадре мелькают желтые разделительные полосы освещенной фарами трассы. На экране плывут титры.

Гурджиев уже спал. Свернувшись, подобно эмбриону, пускал слюни на сиденье. Фуко вскоре надоело глотать ветер, он примостился у ног Рая, втиснулся и положил голову на Гурджиева. Тихое пение упакованного в целлофан Нугзара не было слышно на фоне музыки.

Нино была опытным водителем. Она быстро гнала машину по пустой трассе. Порой казалось, что она не впишется в поворот и машина сейчас перевернется. Однообразные, темные деревушки сменяли друг друга. Если бы не дорожные знаки, нипочем не угадаешь, когда кончалась одна и начиналась следующая. По мере удаления от Тбилиси признаки цивилизации стремительно исчезали, что делало ночную темноту гуще и осязаемее. Невозможно было разобрать, где горизонт, где соединяются черноватое синее небо и синеватая черная земля. Только стоящие на трассе билборды поддерживали связь с привычной реальностью, которая постепенно как будто оставалась позади. Когда промчались мимо поворота на Сигнахи, их догнала машина патруля с мерцающими синими и красными лампочками. Она появилась так неожиданно, словно сконденсировалась из темноты. Нико не испугался, рядом с Гурджиевым он чувствовал себя защищенным, ведь тот легко и играючи улаживал любое дело; и все-таки ладони вспотели. Нино сбавила ход, съехала с трассы, выключила радио и спустила окно. В зеркало она наблюдала, как полицейский вышел из машины, напялил фуражку и, прежде чем подойти к «Форестеру», поправил табельное оружие на поясе.

– Офицер Цинцадзе, – патрульный склонился к окну, – Ваши документы, пожалуйста.

– Сейчас, – Нино начала шарить в сумке.

Гурджиев спустил у себя окно:

– Здравствуй, – поздоровался с офицером. Тот оставил Гурджиева без ответа, взял документы у Нино, взглянул на водительские права:

– Почему превышаете скорость, гражданка Нино Дарчия?

Вместо ответа тявкнул Фуко.

Офицер вдруг оглянулся, почувствовав чье-то дыхание в затылок. Сзади никого не было.

– Фу! – Гурджиев унял собаку.

Офицер заглянул в «Форестер», оглядел пассажиров и собаку, заметил длинный пакет, торчащий в салоне из багажника:

– Что везете? – спросил.

Нико украдкой глянул на стоящую сзади них машину патруля, где сидел второй офицер. Пока Нино придумывала, что сказать, Гурджиев беззаботно ответил:

– Рыбу.

– Рыбу? – Офицер с подозрением присмотрелся к пакету, оттуда донесся глухой вой.

– Сом, – Гурджиев добавил, похлопал рукой по упакованному Чикобаве, – поющий сом.

Офицер положил руку на оружие, только сейчас впервые заглянул в глаза Гурджиеву и… покорно опустил руку. Всякое сомнение моментально улетучилось. Плечи опустились, лоб разгладился. Действительно, что могло быть в багажнике, если не поющий сом? Вернул Нино документы:

– Счастливого пути.

Нино завела двигатель, машина медленно тронулась.

Гурджиев высунул голову на улицу:

– Калистрату Цинцадзе[16]случайно никем не приходишься?

– Не знаю, – офицер потер затылок, снова почувствовал сзади чье-то дыхание, – кто такой Каллистрат Цинцадзе?

– Забудь… – крикнул Гурджиев стоящему на трассе офицеру. – Прощай, дружище!

* * *

Больше нигде не останавливались. Был шестой час, когда переехали мост над Алазани.[17]Рассветного солнца еще не было видно, горизонт только-только забрезжил. Мужчины спали. Природа просыпалась перед глазами Нино. Игра теней и цвета продолжалась всего несколько секунд. Было прохладно. Нино слегка ослабила акселератор, нажала на кнопку, чтобы спустить окно. В салон ворвался запах влажной земли и свежей травы. По одну сторону виднелись разбросанные по горам деревушки, чуть дальше – смутный призрак затянутого облаками Казбека, вдоль дороги проплывали кахетинские долины, поля, виноградники и рощи.

Когда на вершине горы появилась красная Греми,[18]Нино машинально отключила радио. Время будто замедлилось, раскинутое пространство на рассвете казалось бескрайним. Солнце всходило словно из бесконечности. Близость безлюдных полей, спящих виноградников, полинявших нив, неповоротливого Алазани, возвышенной Греми и призрак Казбека наполняли Нино непостижимыми эмоциями. Тишину нарушало лишь замогильное песнопение упакованного в целлофан Чикобавы. Нино сглотнула подкативший к горлу комок, вдруг ей захотелось перекреститься. Но какая-то сила не позволила. Невольно взглянула в зеркало и наткнулась на пристальный взгляд Гурджиева, качающего головой, как фарфоровый Будда. На его лице играла улыбка, одновременно осуждающая и сочувственная. Непонятно, кого он осуждал и кому сочувствовал…