На людопса Отон не походил. На самом деле он и сам выглядел каменной фигурой, выточенной из скалы – только эта фигура была живая и могла двигаться. С точки зрения людопсов все в нем было странно. Его рот с крошечными зубами был не нормальной пастью, а просто чертой на мягком плоском лице, лишенном носа – разве что носом считался крохотный нарост посреди физиономии. На голове у него не имелось ушей, они находились гораздо ниже и были просто-напросто двумя кусками плоти. Отон не имел ни шерсти, ни ногтей. Его центр тяжести располагался выше, чем у людопсов. Там, где житель Архипелага естественно становился на четвереньки и двигался вперед, отталкиваясь мощными лапами, Отон умел только перебирать длинными худыми ногами. Господь Отон был по-настоящему уродливым. И не только: следовало переломить в себе целые века дрессировки, чтобы увидеть в нем то чудовище, которым он являлся.

И сам он создал чудовищ по своему образу и подобию. Несмотря на все усилия, мысли Эврибиада снова возвращались к моменту, который он так не хотел вспоминать. Воспоминания давили, как струя вонючей грязи, которая ловко скользнет в его сознание, затопит мерзостью каждый его уголок. Никогда он от них не избавится, пока будет жив.

Они прибыли ночью, и в свете электрических фонариков им открылась бойня. Черная кровь распотрошенных трупов заливала пляж, и над открытыми ранами и вывалившимися кишками неутомимо роились мухи. Посреди этого побоища лежал обрушившийся колосс, разбитый на три части. Как сказал ему Фемистокл, одно племя атаковало другое из-за того, что те сбросили наземь статую Бога.

Он с первой же секунды заподозрил, что его обманывают. По следам, оставленным каменным гигантом при падении, любой, кто умел их различать, сказал бы, что его обрушение произошло во время последнего отлива. Бойня же совершилась при приливе. Некоторые тела со вздувшимися животами море протащило за собой на несколько метров.

Фемистокл появился чуть позже, когда Эврибиад уже отправил своих людей, чтобы те собрали и наказали виновных. На лице полемарха читалось выражение, которого Эврибиад никогда прежде не видел. Вина и смиренное подчинение. Его глаза, обычно доброжелательные, в это утро были глазами мертвеца. Едва прибыв, он приказал освободить виновных, а потом дал приказ солдатам собрать и привести немногих выживших из «нечестивой» деревни по приказу бога. Потом три дня и три ночи солдаты гонялись за ними по лесу, пока не убили всех. И прежде всего – щенков и женщин в детородном возрасте.

Эврибиад поглядел на свои лапы, в тысячный раз вспоминая, что тогда чувствовал. Тогда он подчинился. Разбить колосса – было ли это более серьезным преступлением, чем поднять на нож целую семью? Следовало бы ему покончить с собой, но не передавать такого приказа? Почему он этого не сделал? Он вырос, чтобы служить. Для того, чтобы не подчиниться, нужны были сила и ум, которых у него в тот момент даже отдаленно не было. Он стал скрести когтями кожу на руках, не отдавая себе в этом отчета. Он делал это каждый раз, когда вспоминал об этом, как будто двух лет не хватило, чтобы очиститься от крови.

После этого случая он собрал своих верных бойцов. Не все знали, что случилось в те несколько жутких ночей, а ему не хотелось делиться с ними воспоминаниями. И все же он их убедил. Итак, в тайне построив трирему, они сбежали, чтобы вести вольное существование. Часто – у костра, под звездами – они пытались наметить первые линии плана более глобального восстания.

Берег сменился горными массивами в центре континента, потом высотным плато. Пышный кадуцей низин скоро уступил место более скромным растениям в широких травяных полях, испещренных одинокими деревьями, лучше приспособленными к более холодному климату и редкому дождю; в этих полях паслись стада гигантских травоядных. Изображения этих огромных созданий завораживали Эврибиада в детстве. Здесь становилось гигантским все, что в его мире было карликовым: слоны, ленивые гиппопотамы, валяющиеся в речной тине, толстошеие буйволы. А может быть, все было наоборот: в тесноте архипелага звери стали меньше. Так что Эврибиад глядел на огромные дикие стада, скачущие через долину внизу – отсюда они казались скоплением крохотных точек.

И тогда, когда он этого уже не ждал, на горизонте появилась черная линия Корабля. Его называли «Domus Transitoria».

* * *

Когда процесс был закончен, Ойке ускользнула. Пусть теперь поработают другие. Ее создание жило, и его ментальные способности на первый взгляд соответствовали требованиям, заложенным в эксперименте. Взаимодействовать с новым воплощением Плавтины – это уже следующий шаг, которого Ойке пока не готова была сделать.

Она долго работала над ее рождением, в самой глубокой тайне, с убеждённостью, которая граничила с мистической. Теперь, когда все было сделано, она ощущала себя как будто раздавленной. Создать жизнь. Не совсем биологическую, но очень похожую. Забросить новое сознание в круговорот становления. У создания, которое она породила, была ее собственная жизнь. Совершенно новая, непредсказуемая. Она прервет смертоносную тавтологию версий Плавтины, равных в своем безумии.

Ойке устремилась, как на крыльях, в другую часть Корабля. Туда, где, как она знала, можно будет с полной откровенностью поговорить с другим существом. На самом деле – единственным другим существом на Корабле. Его манера говорить была по меньшей мере нетипичной, но ничего лучше у Ойке под рукой сейчас не было. Так что она снова углубилась в туннели данных, полные суетящихся ноэм, которые уже начали ритмичные песнопения, готовясь к Экклесии. Она обогнула анклавы, принадлежащие Блепсис – ее удручало полное отсутствие у сестры интереса к реальности. Под началом ее сестры находилась лишь горстка разрозненных помещений, большинство из которых находилось в ее собственных владениях или на территории Текхе. Некоторые из них были крохотными, другие – достаточно большими, чтобы вместить радиотелескоп. В противоположность ей, Плоос была главной хозяйкой в этих местах: она отвечала за установленные на корме машины, которые обеспечивали движение корабля. Ойке проникла в ее владения, взмолилась про себя, чтобы избежать неприятной встречи, и наконец достигла своей цели: монадического модулятора.

Само по себе устройство было небольшим; основная его часть была спрятана в невидимом и недостижимом месте, за пределами традиционного пространства-времени. Ойке помнила о том давнем времени, когда, следуя договору, который они заключили с Плавтиной, она устроилась на Корабле и наблюдала за постройкой его гондолы. На последнюю она теперь и смотрела: это был металлический куб, стороны которого составляли триста метров. Гладкие и матовые бока прикрывали целую систему из электрических трансформаторов и охладительных систем, работающих на натрии.

Сложная промышленная аппаратура вместо колдовского замка.

Освещение было скудным и неприятным – всего несколько ламп аварийного освещения тут и там. Ему оно было и не нужно. На самом деле ему ничего не было нужно – только покой, необходимые координаты для совершения мгновенного перемещения и огромное количество энергии. Обычные Интеллекты понятия не имели, как именно функционируют эти странные гости. Они объясняли, что перенос из одной точки пространства в другую – просто изощренная формула дифференциального исчисления. Почему эта операция требовала столько тераваттов энергии в час за такое короткое время – не знал никто, кроме самих модуляторов.