– Кровь и гром! – шепотом сказал барон. – Так почему бы нам его не взять за…

Граф спокойно кивнул:

– По-моему, самое время – учитывая, что мы не продвинулись ни на шаг. В первую очередь его интересую я – это стало ясно, когда он впервые появился за спиной во время моей прогулки в одиночестве. Да и потом… Когда я ненадолго отсылал вас на Градчанах, мне хотелось посмотреть, за кем из нас он пойдет. Он свернул за мной, пренебрегая вами. Поэтому план будет нехитрым: сейчас мы выйдем на улицу. Я сворачиваю налево. Он наверняка пойдет за мной. Вы, распрощавшись со мной громко и демонстративно, сворачиваете направо. Пройдя шагов десять, поворачивайте назад, как и я. Улочка узкая, мы возьмем его в клещи… Пойдемте!

Он вышел первым и, приподняв цилиндр, направился влево, небрежно помахивая тростью, словно бы всецело погруженный в собственные мысли. Пушкин с бароном, добросовестно отсчитав про себя десяток шагов, одновременно развернулись. Щуплый пожилой человечек в простом синем фраке с медными пуговицами и в самом деле оказался словно бы в клещах на узенькой улочке, где два пешехода не смогли бы разминуться, не встав вполоборота друг к другу. Других прохожих не было.

Человечек в синем фраке, уже разобравшийся в ситуации, неловко затопал на месте. С одной стороны был граф, загородивший улочку, – лицо его оставалось невозмутимым, а трость, судя по тому, как он ее держал, Тарловски намеревался сунуть под ноги соглядатаю и сбить его наземь, если вздумает бежать. С другой стороны надвигались Пушкин с бароном, исполненные нешуточного охотничьего азарта. На лице пожилого человечка мелькнула растерянная, жалкая улыбка, он отпрыгнул – и барон, в три прыжка преодолев разделявшее их расстояние, сгреб добычу за ворот, жизнерадостно рявкнув:

– Попался, каналья! Стой смирно, а то, клянусь вереницей благородных предков, я тебя по стенке размажу! И смотри у меня, сукин кот, не вздумай мне тут черной магией баловаться средь бела дня, а то у меня оба пистолета серебром заряжены! Как влеплю – и ни печали, ни воздыхания!

Человечек стоял смирно, страдальчески улыбаясь и не делая попыток к бегству. Подошедший граф, небрежно прикоснувшись набалдашником трости к его скверно повязанному галстуку, преспокойно осведомился:

– Итак, чем я обязан счастью видеть вас за спиной едва ли не ежеминутно?

– Господин граф… – промямлил пленник.

Граф поднял бровь:

– Как видим, он меня знает, господа… Игра приобретает интерес. Так для кого же шпионите, любезный, и зачем?

– Господин граф, поверьте, речь шла вовсе не о шпионстве! Мой хозяин хотел… хотел узнать, где вы бываете…

– А почему это его интересует? – спросил граф, не моргнув глазом.

– Он считает, что может оказаться вам полезен…

– Вот как? – Граф одарил пленника одной из своих неподражаемых улыбок, светски-ледяной. – Мне кажется, он выбрал не самый лучший способ оказаться полезным, посылая по пятам шпиона…

– Поверьте, я как раз собирался вас пригласить…

– Куда?

– К хозяину… То есть, это он убедительно просил вас пожаловать к нему в гости, я как раз ломал голову над тем, как подойти и передать поручение…

– Кто ваш хозяин?

– Господин Грюнбаум… Он давно уже обитает за городом и очень хотел бы вас видеть…

Граф извлек из жилетного кармана тонкий серебряный свисток на филигранной цепочке и негромко свистнул. Из ближайшей подворотни мгновенно материализовались два господина плотного сложения и самого ординарного облика, повинуясь жесту графа, подскочили к незнакомцу и крепко ухватили его за локти.

– Мозес Грюнбаум? – спокойно уточнил граф.

– Да, он самый… Мы могли бы отправиться сию минуту…

– Не смею возражать, любезный, – кивнул граф. Обернулся к своим людям. – Проводите этого господина на наше подворье и посадите в карету. Мы вас догоним.

Господа в серых фраках кивнули и энергично повлекли свою жертву в глубь улицы.

– О чем бишь он? – спросил барон в недоумении.

– Игра, положительно, приобретает интерес, господа, – усмехнулся барон. – Мозес Грюнбаум в свое время у меня был на заметке – очень уж увлеченно интересовался всем, что относилось к четырем перечисленным Гаррахом дисциплинам. Груду денег ухлопал на старые рукописи, водил знакомство с антикварами, ездил в Италию и Испанию за какими-то раритетами, одно время поддерживал приятельские отношения с Гаррахом, но потом между ними отчего-то пробежала черная кошка… Целое состояние потратил на утоление своей страсти. На этой почве поссорился с еврейской общиной, в конце концов даже порвал с ней и принял крещение, что нисколечко не изменило круг его увлечений, разве что добавило еще и конфликтов с приходским священником, крайне резко относившимся к подобным увлечениям… Последние года четыре о нем не было ни слуху, ни духу: то ли покинул Прагу, то ли жил анахоретом где-то в провинции… И вот внезапно появляется посыльный от него…

– Вы думаете, стоит ехать?

– Разумеется, – сказал граф твердо.

– А если этот посыльный вовсе не от вашего знакомца?

– Тем лучше, Александр, – воинственно сказал барон, лихо взмахнув тростью с таившимся в ней золингеновским клинком. – Хорошо бы попасть в какое-нибудь их логовище, уж там-то можно отвести душу по-настоящему, не думая о приличиях и дипломатии… Ловушка? Тем лучше!

– Я не испытываю столь романтического восторга, как вы, Алоизиус, – задумчиво сказал граф. – Но думается мне, что и впрямь неплохо было бы попасть в это пресловутое логовище – это, несмотря на нешуточную опасность, позволило бы нам продвинуться вперед. Терпеть не могу топтаться на месте. Пойдемте. Карета недалеко. Полицейский эскорт я с собой брать не намерен. Если ловушка серьезная, нам не поможет и рота тайных агентов. Если все обстоит не так скверно, мы и втроем справимся… вчетвером, учитывая кучера. Он тоже малый не промах…

Деревня была небольшая, уютная, нисколько не походившая на русскую – аккуратные каменные домики, словно бы и не крестьянские вовсе, а принадлежавшие захудалым помещикам, вынужденным поселиться одним селением; аккуратные заборчики, крылечки, безукоризненная чистота, ни свиней посреди улицы, ни праздно бегающих на свободе собак. Никакого мусора, живописные деревья, редкие чинные прохожие, тишина и отсутствие предосудительных запахов. «Черт знает что, – сердито подумал Пушкин, поймав себя на том, что пытается высмотреть у заборов хотя бы клочок тряпки, обломок доски. – Ведь ухитряются же как-то? У нас сломанные тележные ободья валялись бы посреди улицы, а у того вон заборчика сидел бы в совершеннейшем довольстве жизнью какой-нибудь пьяный кузнец. Как у них получается? Загадка…»

Показалась аккуратная корчма, сквозь распахнутые окна видно было, как за столиками сидят опять-таки чинные, спокойные поселяне, и никто не выяснял отношений на крыльце, никто не орал громогласно песен.