Деревня осталась позади. Это место нисколько не походило на мрачный уголок из английских готических романов мисс Радклиф – никаких угрюмых урочищ, непролазных дебрей, голых скал, зловеще вздымавшихся бы посреди чащобы. Располагалось оно примерно в получасе неспешной езды из Праги на север, посреди обширной равнины с редкими рощицами. Любые мистические страсти казались здесь совершенно неуместными, как невозможно представить себе упыря в облике румяной деревенской старушки…

Впрочем, тут же напомнил себе Пушкин, последнее, если вспомнить Новороссию, все же имело место однажды. И существует еще поговорка о тихом омуте, для которой Алоизиус подыскал, услышав, какой-то прусский аналогичный афоризм…

Дом стоял неподалеку от деревни – по виду ничем не отличавшийся от остальных, небольшой и аккуратный, с тремя липами у крыльца. Карета остановилась. Их провожатый проворно скатился с козел и предупредительно распахнул дверцу кареты с той стороны, где сидел граф, внушавший ему, давно стало ясно, наибольшее уважение и даже почтительную оторопь. Граф и вылез первым. За ним выбрался Пушкин, мимолетным движением проверивший пистолеты под сюртуком, а с другой стороны спрыгнул барон, с крайне многозначительным видом крутивший в руке трость с потаенной начинкой.

Провожатый рысцой направился к дому, указывая им дорогу, которую они прекрасно видели и без него. Солнце клонилось к горизонту, вечер близился, вокруг простиралась безмятежная тишина. Барон, украдкой подтолкнув Пушкина локтем в бок, шепотом сообщил:

– Лошадки, слава богу, ведут себя тихо. А уж эта животина, поверьте моему опыту, на любую чертовщину моментально отзывается, как борзая на запах кошки…

– Я знаю, – так же тихо ответил Пушкин. – Довелось убедиться…

Поведение лошадей и в самом деле внушало уверенность, что не придется столкнуться с чем-то таким, из-за чего и была создана лига «Три черных орла». Граф вошел в распахнутую перед ним провожатым дверь, небрежно помахивая тростью, спокойный и безмятежный с виду, но собранный, словно стальная пружина часов с полным заводом, готовый к любым неожиданностям. Пушкин так и не видел ни разу при нем пистолетов, но опытным взором не раз отмечал жесткие складки сюртука, свидетельствовавшие сами за себя…

Они оказались в обширном помещении с теми же перекрещенными высоко под потолком потемневшими балками – судя по виду, строение было старинным и как-то ухитрилось выйти невредимым из прокатившихся над этим краем многочисленных войн, последняя из которых произошла не так уж и давно. Хотя было еще довольно светло, в углу комнаты невысоким слабым пламенем горел камин.

Сутулый человек в простом черном шлафроке двинулся им навстречу с некоторой неуверенностью, словно опасался неласкового приема. Он был уже довольно стар, почти совершенно седые волосы свисали неухоженными прядями по обе стороны узкого, морщинистого, унылого лица. Неприятного впечатления он не производил, но это мизантропическое уныние во взгляде, в лице, во всей фигуре поневоле угнетало свежего человека.

– Ну, здравствуйте, Грюнбаум, – сказал граф непринужденно. – Это и в самом деле вы, собственной персоной, а я уж надеялся, что нас с помощью фальшивого посланца заманили в какой-то жуткий уголок, где можно будет схватиться с нечистью, браво звеня серебряным клинком и выкрикивая заклинания…

– Вы счастливы, ваше сиятельство, – грустно отозвался хозяин. – Вы всегда шутите… Завидую. Я эту способность давно утратил…

– Ну, кто же был виноват? – чуть пожав плечами, отозвался граф с некоторым намеком на холодок в голосе. – Вас, я слышал, в свое время, много лет тому, мудрые люди упорно предупреждали, что царь Соломон был прав, и во многом знании многие печали – особенно когда речь идет о специфическом знании, не к ночи будь помянуто…

– Последовать бы их советам в то безвозвратно прошедшее время… – со вздохом сказал Грюнбаум. – Располагайтесь, господа. Быть может, приказать подать чаю или вина?

– Нет, пожалуй…

Барон вдруг издал громкий нечленораздельный вопль, словно индеец из американских дебрей, и от этого крика волей-неволей холодок прошел по коже. Проследив в том направлении, куда барон указывал набалдашником трости – причем его рука, следует отметить, нисколько не дрожала, – Пушкин и сам оказался близок к тому, чтобы высказать обуревавшие его мысли и чувства вслух.

Невысокое пламя в камине почти сплошь состояло не из языков огня, а из ало-прозрачных созданий наподобие ящериц, лениво шевелившихся так, словно они были неотъемлемой частью огня. Небольшие, с ладонь длиной, ящерки, сквозь которые просвечивала кирпичная кладка каминной трубы, пребывали в неустанном движении, переплетаясь, словно бы плавая в воздухе над рдеющими углями, выписывая загадочные пируэты, пытаясь поймать хвосты друг друга, совершенно не обращая внимания на застывших в удивлении Пушкина с бароном, зачарованно приблизившихся к камину настолько, что жар пламени – настоящего, не иллюзии – ощущался на лицах.

– Не бойтесь, друзья мои, – сказал граф будто бы даже со скукой. – Это и есть пресловутые саламандры, огненные духи. Совершенно безобидные создания, от которых ни пользы, ни вреда. Господин Грюнбаум в очередном приступе магического рвения их призвал еще семь лет назад… ах, даже восемь? Простите, я запамятовал. Теперь не представляет, что с ними, собственно, делать. Я имел случай наблюдать еще в пражском доме нашего гостеприимного хозяина, теперь они, надо полагать, последовали за ним на лоно природы… Это было трудно, господин Грюнбаум? Перевезти их сюда?

– Нет ничего легче, – грустно сказал хозяин. – Всего лишь поместить тлеющие угли из пражского камина в железную плетенку… Совершенно бесполезны, вы правы, но приходится теперь о них заботиться – вдруг, если огонь погаснет и они умрут, произойдет что-нибудь нехорошее? Источники на сей счет хранят молчание…

– Да, я помню, – сказал граф. – Вот так, друзья мои, и выглядит бесполезное знание… хорошо еще, что и безопасное тоже. Иногда ведь можно призвать с той стороны нечто гораздо хуже, от которого опять-таки так просто не отделаешься…

– Вот потому я вас и позвал, – сказал Грюнбаум. – Вы, конечно, можете не верить, ваше право, но мне искренне хотелось оказать услугу… С прошлым покончено, знаете ли.

– Быть не может, – сказал граф, удобно устраиваясь в кресле и приглашая спутников последовать его примеру. – Ах, простите, я не представил моих друзей… Господин Алоизиус, гусар, господин Александр, поэт…

Грюнбаум саркастически ухмыльнулся:

– Насколько я догадываюсь, это ваши молодые рекруты, очертя голову бросившиеся на охоту за тайнами?

– Не из праздного любопытства, старина Мозес, заметьте! – поднял палец граф с наставительным видом. – Я бы выразился, по долгу службы… поскольку, уж простите за неучтивость, на белом свете полным-полно опрометчивых болванов, тянущих руки к тайнам той стороны… и хорошо еще, если из любопытства. Мы, например, сейчас преследуем людей, с помощью магических практик убивающих себе подобных ради презренного металла – те же наемные головорезы, только без кинжалов. Но суть остается прежней… Но вы, я не ослышался, говорили, что покончили с прошлым?