– Это не подлежит сомнению, – согласился граф.

– Да, не подлежит. – Она снова склонилась над книгой.

– Кого вы пригласили? – спросил граф. – Сколько будет гостей?

– Моя семья, – ответила Элинор, бросив на него взгляд, в котором был вызов, на щеках ее зардел румянец. – Мы всегда встречаем праздники вместе, если это возможно. А это особый праздник, первое Рождество без отца. Я обещала ему, что он будет светлый и счастливый. Но вы, без сомнения, считаете, что неприлично устраивать семейное торжество, когда не прошло и двух месяцев после похорон?

Граф почувствовал раздражение. Сколько таких выдуманных обещаний покойному отцу у нее в запасе на ближайшие недели и месяцы? Видимо, этой женщине не терпится повеселиться, и даже память об отце не станет тому препятствием.

– Мы можем скромно и достойно провести эти праздники, – заметил он.

– Только не с моей семьей, – возразила Элинор. – Это самые шумные и необузданные, даже вульгарные люди, каких только можно себе представить.

Он уже не пытался подавить гнев.

– Сколько же их будет? – спросил он.

Помолчав, Элинор потупила взор. По легкому шевелению ее пальцев и губ он понял, что она подсчитывает количество приглашенных.

– Двадцать, – наконец сказала она, окинув его холодным взглядом, – если считать еще двоих детей кузена Тома. По-вашему, это много, милорд? Следовательно, когда вы сказали, что я могу пригласить столько гостей, сколько хочу, вы имели в виду, что их будет не более четырех?

– Двадцать, – повторил граф. – Боже правый!

– Это невероятно, не так ли? – продолжала она. – Невероятно, чтобы Гросвелл-Парк, родовое поместье графа Фаллодена, заполнили коммерсанты, торговцы, фермеры. Это все равно что пустить стадо в церковь. Но не забывайте, на чьи деньги обеспечивается благополучие Гросвелл-Парка и будет обеспечиваться и далее, милорд. Это деньги торговца.

Граф усилием воли не позволил себе встать с кресла, так как если бы он сделал это, то едва ли смог бы отвечать за свои слова, а возможно, и действия.

– Этого мне не удастся забыть, миледи, – произнес он, еле сдерживаясь. – Мне всегда об этом будет напоминать моя бранчливая жена.

– Что ж, – промолвила Элинор, – вы знаете, где можете спастись и от меня, и от моего злого языка, милорд. Мне говорили, что она весьма изысканная особа. Это будет вам утешением.

– – Кто это изысканная особа? – не удержавшись, спросил он с недобрым прищуром.

– Ваша содержанка, милорд. Женщина, которая услаждает вас.

– Ага, – понял граф. – Кто же это имел честь проинформировать вас?

– Мать девушки, которую вы… любили… и любите, возможно, и сейчас… Но были слишком бедны, чтобы жениться на ней.

– Леди Лавстоун, – догадался граф. – Да, я любил Доротею и женился бы на ней, если бы не обстоятельства. Она красива, нежна и добра. – Его сердце сжалось от тоски по нежности и изяществу той, которая могла бы стать его женой.

– Все то, чего у меня нет, – заметила Элинор.

– Это ваши слова, не мои, – холодно ответил граф.

– Ради нее вы бросили бы любовницу и зажили счастливо, не так ли? – произнесла Элинор. – Какая жалость, что вы мот, милорд, заядлый игрок, которому не повезло! А вот мне повезло. Я никогда бы не получила в мужья дворянина, если бы вы научились жить по средствам.

– Да, вам повезло, – согласился граф и наконец поднялся с кресла. – Вы получили мой титул и все, что вам нужно, и на всю жизнь. Но вам никогда не получить то, что спрятано в самом дальнем уголке моего сердца, а также мою привязанность и уважение! Или мое общество, если это от меня будет зависеть. – Он отвесил ей глубокий поклон. – Торжествуйте вашу победу, миледи. Я надеюсь, Искренне надеюсь, что она доставит вам удовольствие.

– А я надеюсь, – сквозь зубы процедила Элинор, когда он направился к двери, что деньги моего отца не принесут вам ни крупицы счастья, милорд. Я искренне надеюсь.

Граф слышал, как что-то со звоном разбилось в библиотеке, как только он с силой захлопнул за собой дверь. Он догадался, что разъяренная Элинор что-то бросила на пол, скорее всего фарфоровую статуэтку, стоявшую на столике рядом с ее креслом.

– Пальто и шляпу, – коротко сказал он лакею.

– Прикажете подать карету, милорд? – с поклоном спросил лакей.

– Я пройдусь пешком, – ответил граф, еле удержавшись от того, чтобы не нагрубить лакею, который ни в чем не был виноват, и вышел не застегнув пальто, хотя вечер был ветреным и холодным. Он не может пойти к Берти и излить другу душу, всю злость и отчаяние. Элинор – его жена, он женатый человек. Это сугубо личное дело. Подобное не обсуждают даже с друзьями. Он снова вспомнил Доротею и, застегнув пальто, натянул перчатки. Никогда еще ему не было так одиноко.

* * *

До Рождества осталось менее двух недель, напомнила себе Элинор, глядя в окно кареты на незнакомые сельские дали, выглядевшие особенно унылыми под тяжелым, в тучах небом. Ей казалось, что уже сумерки, хотя до вечера было еще далеко. Она не предвкушала близости сочельника, как в былые времена. Раньше в эти дни, взяв с собой горничную, она отправлялась в магазины, да еще не раз в день, и совсем не потому, что не могла сразу купить все, что приглянулось, а скорее потому, что ей нравились предпраздничное многолюдье улиц и переполненные магазины. Особенно любила она вид предрождественской Оксфорд-стрит.

Возможно, ее теперь ничто не радует потому, что умер отец. Да, очевидно, в этом причина ее тоскливого настроения. Думая о нем, она вновь ощутила уже ставшую привычной боль в груди и ком в горле и столь же привычное чувство вины. Она не может скорбеть о нем и даже ни разу не всплакнула. Элинор взглянула на свою голубую бархатную накидку от платья, в котором венчалась. Она оставила все черное, траурное в Лондоне, так же как и граф, но она заметила, что он все же продолжал носить траурную повязку на рукаве. Она же этого не делала. Завтра будет месяц, как умер отец.

Или ей тоскливо и грустно потому, что она совсем недавно замужем и уже несчастлива, подумала Элинор. Они сидели рядом в карете, но с тех пор, как покинули Лондон, едва обмолвились парой слов, да и те были данью вежливости. Ей хотелось спросить о местах, которые они проезжали, ее интересовало поместье графа, далеко ли еще до него. Но спросить его об этом она не решалась. Они почти не разговаривали друг с другом последние пять дней с того вечера, как поссорились.

Ей хотелось извиниться перед ним. Ее поведение непростительно. Граф прав, назвав ее бранчливой. Ведь это она все затеяла, вынуждена была признаться себе Элинор. Его поразило количество приглашенных ею родственников, да и она сама тоже удивилась, подсчитав, но он совсем не собирался возражать ни против числа, ни против того, кто они. Возможно, он что-либо сказал бы по этому поводу, но она не дала ему возможности сделать это, тут же затеяв ссору. Она всегда прибегала к самообороне, когда нервничала или попадала в затруднительное положение.