и вошла в черноту бездумия. Она искушала тьму стать главной силой среди прочих. И Великий мастер велел наследникам Дома Обсидиана разбить камень и разделить кровь, чтобы не было в нас соблазна для тьмы. И поняли мы свою ошибку, и смешали кровь с чужаками…

Абио замолчал, поднялся, выпил немного воды из кулера, стоявшего у входа в палатку.

Никто из бойцов не пошевелился. Рассказ подействовал на нас магнетически.

— Остальным домам тень была не так страшна, — так же тихо продолжал грантс. — Красный стал багровым, синий — цветом пепла на закате. Сказка. Но ведь известно, что хранящий чистоту цвета должен и в сердце сохранять истину пути, или камень его потускнеет. Мастер не сказал мне, но, думаю, я понял, почему он велел передать сапфир вам, капитан. Он увидел в вас наследника путей синего камня. Не крови, но пути. А чистота цвета — сама по себе радует душу, у кого не рассыпалась она ещё пеплом, — Абио потёр руками лицо. — Нет тут сумасшедших. Человек — иной, чем вас учили. Иначе устроен. И учится человек — только сам у себя. Что женщина вам покажет, вы без усилия из себя не возьмёте. Для остального же — разговоров нет. Зря их затеяли. То, о чем говорите — друг другу положено передавать молча. Открывая рот — знание убиваем. Оттого и глупости в людях много.

Грантс посмотрел на дверь.

Я отрицательно качнул головой. Мне хотелось знать, о чём он ещё говорил с Великим Мастером.

— Устал я. Поспать бы? — Абио уставился на меня воспалёнными глазами, и я вздохнул, соглашаясь.

— Уснуть бы ещё, — пробормотал Неджел.

— А ты собери в тело всё, что за день от земли взял — и небу отдай. И снов тебе больше не будет.

Абио кивнул мне и вышел. Дарайя тоже поднялась и потекла к выходу.

Я хотел её перехватить, спросить про смысл последних слов грантса, но не успел. Парни отвлекли.

Неджел стиснул в объятьях Дерена, тот вывернулся, налетев на меня…

Боргелиане не были сектой в прямом смысле этого слова. Жили они родственными группами — сороднениями. Некоторые группы вообще никакой религии не признавали. И политики сторонились.

Церковь же наша считала атеизм ещё большей ересью, чем приверженность к «искажённым» учениям Экзотики. Почему, интересно?

— Боргелиане, значит, — констатировал я, подхватывая Дерена, чтобы он не упал. — А в армии ты зачем?

Пилот улыбнулся беспомощно:

— Так мне легло, капитан. Я думал — мир иной, чем теперь вижу. Оказалось — «игра камней».

— Наигрался? — усмехнулся я.

— Да, — кивнул Дерен. — Но я нужен здесь. В мире идёт волна обновления. Старым философским системам жить осталось совсем немного. Прав ваш грантс — мы слишком увлеклись словами. Свели мыслительный процесс к проговариванию, а восприятие мира — к словесным клише и штампам. Мирозданию тесно. Оно готово выскользнуть из плохо затянутой словесной удавки, скинуть седоков в то море крови, которое натекло из открытых во все времена ран. Боюсь, мы перебьём друг друга в этой войне, капитан. А кто уцелеет, начнёт всё по новой.

Дерен смотрел на меня, но зрачки его остановились вдруг, как у впавшего в транс.

— Вальтер! — Я встряхнул его. — Очнись? Ты не собрался «утонуть на суше»?

— И это ВЫ мне говорите? Это же вы неделю назад вытащили нас из бездны. Мы же едва не уничтожили себя!..

Изменившаяся мимика исказила лицо моего пилота до неузнаваемости.

Бойцы примолкли и столпились вокруг.

— Вы понимаете, зачем летела сюда правительственная комиссия? — Дерен тяжело дышал, словно пытался вынырнуть из своего странного состояния, но продолжал говорить. — Правительство хотело любой ценой заполучить новое бактериологическое оружие. И того же хотели в военном совете Содружества. Любой ценой, понимаете? Они уже не могут мыслить живыми реалиями, ведь слова-то совсем нестрашные. Разве страшно это звучит — «уничтожить обитаемую Вселенную»? Всего лишь — уничтожить. Слова, пустые звуки. Мы сейчас на таком технологическом уровне развития, что новая угроза, подобная борусам, — дело нескольких лет. И только идиоты надеются на здравый смысл. Психическая сила, противовес, поставленный когда-то чересчур агрессивному разуму — союз Домов камня — больше не существует. Союз Домов пал, потому что принципы взаимодействия с энергиями паутины реальности нарушены. Формальное подтверждение моим словам — дело нескольких дней. Ну а в Империи никогда и не было особенно серьёзных моральных сдержек. Ждите новых смертельных идей! Не важно — с той — или с другой стороны. Уже не важно.

Дерен закрыл глаза… Открыл. И произнёс совершенно чужим голосом:

— Я почти мёртв, но я передал данные во всеобщую сеть. Пусть тайное станет явным. Прости меня, Лиза…

Он точно был в трансе — зрачки его расширились, лицо побледнело, как лист пластика с расписанием у выхода из палатки.

Я ещё раз встряхнул его:

— Вальтер, ты меня слышишь? Вальтер?..

Пилот не отвечал. Надо было уложить его и вызывать медика.

— А ну, расступитесь!

Я повернулся на голос и увидел Абио с объёмным походным котелком в руках.

Через секунду выяснилось, что было в котелке — холодная вода Тарге.

Пока она стекала по нашим лицам, взгляд Дерена постепенно прояснялся. Он с удивлением озирался вокруг, не понимая, чего все на него уставились, и почему вокруг так мокро. Может, это слова превратились в воду?

История тридцать вторая. Немного больно, но…

Тэрра, Алдиваар — родовое поместье эрцогов Дома Нарьяграат

Привязанный к столу раб не кричал, ему не дали такой возможности.

Ядовитое масло красавки с шипением капало на раскалённый металл. Душистые испарения забивали запах горелого человеческого мяса, но волна чужой боли била в солнечное сплетение и обжигала мозг.

В помещении, где Агескел любил пытать и допрашивать, было благостно и уютно: каменные полы с подогревом, со вкусом подобранные картины (из тех, на которых цветные пятна будоражат эмоции), хорошее освещение, удобная, коллекционная мебель.

Не для всех, конечно, удобная. Вряд ли рабу нравилось лежать в нелепой и вынужденной позе, которая уже сама по себе причиняла страдание.

Однако пленник, привязанный так, чтобы видеть муки раба, выглядел равнодушным и безучастным.

Даже тренированные чувства Агескела не сумели уловить в нём страха. Куда уж томографу? Тупая машина…

Запах горелого мяса стал слишком навязчивым. Энсель заёрзал в кресле и покосился на брата. Агескел успокаивающе кивнул:

— Скоро всё поймём, Кико.

Наедине братья называли друг друга по второму имени. Вторым именем Агескела было Сейво, а сиятельного брата он ласково называл Кико.

Понятно, что эрцог Нарья нервничал. Поймать шпиона в самом сердце родового гнезда. Шпиона наглого и не скрывавшегося совершенно.

Его нашли во внутренних покоях Кико. Пришелец листал его личные записи!

Агескел небрежным жестом велел убрать истерзанного раба и уставился рыбьими глазами на пленника.

Выглядел тот как мужчина средних лет, был светловолос, небрит. Но что-то подсказывало аке (двоюродному брату), что даже с внешностью здесь всё не так просто. Стоило сощурить глаза, как она становилась мутной, как река по весне, начинала меняться и течь.

Эрцог не мешал брату. Лишь наблюдал за ним, более опытным в допросах и пытках. Вот губы его пришли в движение, но звуков не последовало.

Двое прислужников смотрели на эрцога пристально, ловя малейшие изменения в его лице. На их обнажённых телах змеились причудливые, симметричные узоры-шрамы: Агескел любил на досуге вырезать по задыхающемуся от боли живому, соревнуясь с самим собой в изысканности рисунка.

— Собаки, — неожиданно проронил пленник, очнувшись от своих туманных раздумий и подняв глаза на прислужников.

В голосе было сочувствие. До этого он совсем ничего не говорил, а серые глаза смотрели и не видели.

— Собаки, — повторил он.

Прислужники вскочили, но Энсель отмахнулся от них.

— Кто ты, раб? — спросил он, презрительно выпятив губы.

Может, шпион только что отошёл от самогипноза, или находился под действием специальных составов, потому не ощущал ничего и не говорил?

— Это ты — раб, — улыбнулся пленник.

Энсель нахмурился. Агескел возвёл очи горе и изобразил пальцами, что полагается приготовить для дальнейшего допроса.

Руки и лицо пленника уже носили следы пыток, но за суетой вокруг собственной персоны он наблюдал равнодушно.

— Зря вы это затеяли, — произнёс пленник, расправляя плечи, и пластиковые оковы жалобно заскрипели. — Каждому человеку даётся время на оправдание и раскаяние. Но я не вижу одного и причин для другого.

Агескел фыркнул:

— Похоже, он нас хочет запугать, Кико? Бог а ми будешь