После этого мне стало легче на душе.

Ко мне подскакали двое красноармейцев, готовые подхватить меня, если буду падать. Но я видел, что вот мы уже у деревьев, нас перестали обстреливать, а я еще держусь на коне. Мне помогли сойти с лошади, сделали кое-как повязку, и мы стали поджидать отставших. Ждали напрасно. Выслав дозор вперед по нашему пути, мы тронулись на восток и через три часа присоединились к своим. Я всю дорогу думал о том, что два пошедших со мной эскадрона потеряли много людей. Ругал себя и за то, что не отпустил вовремя проводника и не дал ему обещанную лошадь, — наверное, он погиб. Подъехав к командиру полка, в первую очередь спросил о проводнике; он ответил, что проводник отпущен домой с обещанной ему лошадью. Потом я доложил о своих действиях, о больших потерях и с великим счастьем узнал, что временно подчиненный мне эскадрон и та часть моего эскадрона, которую я считал погибшей, попав под сильный обстрел, вернулись обратно и уже более часа находятся в полку.

Комполка сообщил, что наш удар по тылам противника был весьма удачен: белополяки прекратили наступление и обоз получил возможность отойти. Потерь в обоих эскадронах оказалось немного: один убитый и пять раненых (в том числе я). Мое ранение было сквозным: входное отверстие находилось в правой щеке, ниже глаза, а выходное пришлось за ухом, но самочувствие у меня было бы хорошее, если бы не потеря крови.

Лежа на госпитальной койке, я много раз возвращался в мыслях к тому, что пережил в момент ранения. Я все время задавал себе вопросы и искал на них ответы. Почему, ожидая смерти через несколько минут, я не испытывал сожаления, что расстаюсь с жизнью? Почему не боялся встретить смерть?

Объяснял себе это так: мысль о тех, кто были со мной, вместе сражались и могли погибнуть, настолько мной завладела, что я не мог думать о себе. «А может быть, — размышлял я, мне уже удалось, хоть чему-то научиться, принадлежа к партии Ленина?»

Я добросовестно проверял себя: что нового появилось во мне? И хотя ничего определенного на этот вопрос ответить но мог, одно сознание того, что я, Санька Горбатов, — коммунист, что я принадлежу к партии Ленина, давало мне удовлетворение.

В Житомирском госпитале я пролежал четырнадцать дней и 1 апреля вернулся к себе в полк, который находился в селе Каменный Брод, юго-восточнее Новоград-Волынска.

Во второй половине апреля белополяки внезапно перешли в наступление на всем Юго-Западном фронте и в первый день глубоко вклинились в нашу территорию. Некоторые наши полки оказались отрезанными, потеряли связь со штабами дивизий и были вынуждены драться и отходить, не зная обстановки.

Большая часть нашего полка отходила южнее шоссе на Житомир. Ведя бой, мы задержались больше, чем нужно, и на подходе к реке Тетерев, юго-западнее Житомира, попали под огонь польской пехоты, уже находившейся на правом берегу реки фронтом на запад. Тетерев — река неглубокая, но с обрывистыми берегами, труднопроходимая для конницы. Мы не стали прорываться здесь на восток и, зная, что другие полки дивизии отходят севернее шоссе, решили перейти его западнее Житомира.

Повернули лесной дорогой на север. В Житомире была слышна стрельба. Пересекая шоссе, увидели обоз противника из тридцати трех повозок, идущий к городу, и захватили его. Пройдя по лесу версты четыре, сделали привал у ручья. Наши кавалеристы использовали привал не только для отдыха и кормежки лошадей, но и для того, чтобы из захваченного обоза пополнить свои запасы продуктами, присланными Польше из Франции и США. Наши кавалеристы со смехом перекладывали в переметные сумы своих седел американские галеты и консервы.

После привала прошли на север, еще верст шесть и услышали сильную перестрелку на востоке: должно быть, там шел бой. Решили ударить по противнику с тыла и тем помочь нашим. Атаковав белополяков, мы соединились с одним из полков 58-й дивизии, взяли более сорока пленных, шестьдесят шесть хорошо упитанных лошадей, десятка три повозок, большой запас продовольствия и немного обмундирования. Однако под давлением противника пришлось отходить на Киев севернее шоссе.

На киевском направлении наступала многочисленная и хорошо оснащенная 3-я армия белополяков, а против нее на широком пространстве между железными дорогами, идущими из Киева на Коростень и Бердичев, у нас находились лишь две стрелковые и одна кавалерийская дивизии. Противник в пять раз превосходил нас силами.

С болью в сердце оставляли мы Киев. Трудно было объяснить красноармейцам: не успели или пожалели мы взорвать украшающий город цепной мост через Днепр. Интервенты захватили невзорванные мосты и мощный железнодорожный узел Дарница. Они намеревались продолжать свое наступление, но в Дарницких лесах встретили такое мощное сопротивление, что застряли и не смогли занять Бровары и Борисполь.

После отхода за Днепр 17-я кавалерийская дивизия была расформирована. Из нее были сформированы два кавалерийских полка и переданы один в 7-ю, а другой — в 58-ю стрелковую дивизию. Я был назначен заместителем командира кавполка 58-й стрелковой дивизии, но фактически им командовал, поскольку командир полка длительное время болел. Наш полк оборонял восточный берег Днепра южнее Дарницы, почти до Триполья.

В первые дни июня, когда 1-я Конная армия и фастовская группа войск перешли в наступление на правобережье, а Днепр был форсирован севернее Киева 7-й стрелковой дивизией и Башкирской кавбригадой, наш кавполк получил приказ командира 58-й стрелковой дивизии Княгницкого форсировать Днепр между Киевом и Трипольем. Долина реки в этом районе была широкой — до трех верст, поросла кустарником, и ее пересекало множество проток, наполненных вешней водой. Правый берег реки был командным.

Мы отправились с комиссаром полка Шумиловым, начальником штаба и командирами эскадронов на рекогносцировку. Проехали по берегу и пришли к единому мнению — форсировать реку в конном строю невозможно из-за быстрого течения, не говоря уже о том, что за рекой надо еще будет преодолевать протоки, а полк полностью утратит боеспособность, ибо до того берега доплывут лишь единицы.

Наше мнение было доложено командиру дивизии. Получили короткий ответ: «Под страхом расстрела командира полка форсировать реку. Княгницкий». Мы снова выехали к реке и еще больше утвердились в своем мнении. Но приказ есть приказ! Что же делать?

Когда-то я переплывал Волгу у Кинешмы. Конь у меня был лучше других. Я решил попробовать. Уж если мне не удастся переплыть, то другим тем более это будет не по силам. «Если потону, — думал я, — комдиву некого будет расстреливать, а остальные спасутся от верной и напрасной гибели».

Место форсирования было выбрано там, где ширина реки была примерно метров четыреста, а в трехстах метрах от берега из воды выступала длинная песчаная коса, на которой можно было сделать передышку. Я решил плыть налегке: разделся донага, с лошади снял седло. Как только лошадь, потеряв землю, поплыла, я спустился с ее спины и тоже поплыл, левой рукой держась за гриву, а правой за повод. Отплыв метров двадцать пять, мы очутились в водовороте. Лошадь отбросило, она поплыла против течения, сильно забив передними ногами. Опасаясь получить ушиб, я отпустил повод. Воспользовавшись этим, лошадь поплыла к своему берегу, выйдя на него, встряхнулась и заржала от радости.