Ее даже бросило в пот. А еще надо было заполнить льдом ведерки и опустить туда бутылки шампанского и графины с апельсиновым соком. И уставить сервировочные столики традиционными кексами и тортами, разбросать между ними розы с мерзко колючими шипами на коротких стеблях… Сил и времени ушло на это много, а еще больше было истрачено нервов. Но все должно быть как положено.

На подоконнике размещались ее подарки невесте, завернутые в белую, розовую и золотистую бумагу и уложенные в шикарные коробки.

«Какие роскошные дары ты преподнесла к свадьбе своей сводной сестры!»

Эту еще не произнесенную матерью фразу Пенелопа уже запечатлела в своем мозгу, будто взяв ее из неоднократно виденного фильма. Словно у Пенелопы был выбор! Мать ясно дала ей понять, что этот прием она обязана устроить.

«Это очень много значит для Хоуп», — добавила Аделаида, причем неизвестно с каким подтекстом, но с явным нажимом.

Сама идея такого пиршества выглядела абсурдной. Приглашенные дамы почти поголовно соблюдали различные диеты, и столь обильное угощение, выставленное на стол, могло вызвать у некоторых лишь раздражение. К тому же Хоуп и Джек на свою свадьбу пригласили более трехсот гостей. Они уже получили кучу подарков, в основном столовое серебро, хрусталь, фарфор, тостеры, вазы для икры, наборы полотенец и не менее сотни простыней. Подобное количество постельного белья никакая самая страстная супружеская пара не смогла бы истрепать за годы любовного пыла. Кстати, к каждому комплекту прилагались еще и дубликаты — вдруг парочке захочется среди ночи сменить простыни на другие, того же цвета.

И все-таки Пенелопе пришлось потратить целую неделю, выкроенную из своего драгоценного времени, для организации этой глупой женской вечеринки и на поиски более или менее оригинальных подарков.

Скоро ее квартиру заполнят шумливые женщины, начнут щебетать что-то о переживаниях невесты накануне свадьбы, выпивать без меры, а постепенно пьянея, скатываться на уличный жаргон. И постоянно восхвалять внешние и скрытые достоинства Хоуп.

Пенелопе уже сейчас, еще до прихода гостей, хотелось взвыть от тоски. Она так гордилась своей квартирой на солнечной стороне, с высокими потолками, удобным расположением комнат и видом на Бостонский залив, приобретенной два года назад и оплаченной полностью лишь недавно, что обошлось ей в тысячи часов изнурительного труда в адвокатской конторе. Две спальни, маленькая гостиная и столовая ее вполне устраивали, но не предназначались для многолюдных сборищ. Ей и ее двум кошкам вполне хватало такого пространства. Может, она предпочла бы жить в квартале более современной застройки, без ассоциаций с ненавидимым ею домом отчима и матери на мысу, почти погруженном в океан, но то было ей не по средствам. Женатые пары, объединяя свои деньги, селились где хотели, а она была одиночкой. Даже риелторы, предлагавшие ей квартиры, сразу читали это на ее лице, хотя она была в меру хорошенькой. Они не восхваляли близость детских садов и престижных школ, а упирали на тишину и покой.

Ожил дверной звонок.

Пенелопа взглянула на себя в зеркало. Ей говорили, что она унаследовала генетическую красоту Праттов — каштановые волосы, пышные брови, темные выразительные глаза.

«Ты необыкновенная», — твердила дочке Аделаида, но Пенелопа с детства почему-то чувствовала, что мать кривит душой. Взрослеющая дочь выбивалась из нормы, принятой на пляжах и теннисных кортах Манчестера. Там господствовала мода на блондинок. Городок был заполнен подобными экземплярами с выпирающими вперед бюстами, и Пенелопа все время вспоминала разбушевавшихся свинок из «Скотного двора» Оруэлла.

Хоуп вырастала в совсем другой ауре — всеобщего восхищения. Она выделялась из общего стандарта, однако именно это, в отличие от сводной сестры, привлекало к ней внимание. В чем заключался подобный секрет, Пенелопе не дано было понять. Каких бы высот она ни достигла — и диплома с отличием, и удачной карьеры, — никто ее не боготворил, а успехи принимались как должное, со скудно отвешенной мерой похвал. Для отчима и для клана Лоуренсов старшая дочь Аделаиды всегда была прибившейся чужой овечкой, и ничто не могло повлиять на этот факт.

Изобразив на лице приветливую улыбку, Пенелопа открыла дверь.

Вторжение началось.

Вскоре ее гостиная заполнилась именно теми особами женского пола, каких она себе и представляла, рассылая приглашения по составленному матерью списку. Здесь присутствовало и старшее поколение — приятельницы Аделаиды и Билла, которые знали Хоуп с рождения, женщины с обесцвеченными химией жесткими волосами, с массивными золотыми ожерельями и браслетами на запястьях, в телесного цвета колготках, несмотря на летнюю жару. Губы у них были одинаково покрыты яркой помадой, а облачалось это поколение в блузки на пуговицах, открывающие морщинистые шеи.

Другую группу гостей составляли подружки Хоуп, выпускницы привилегированных частных школ, худые девицы в пестрых брючках или упакованные в обтягивающие юбки от «Лили Пулитцер». Свои шейки они украшали единственной ниточкой жемчуга, не выпячивая богатства родителей, зато к деталям будущего «великого» дня Хоуп проявляли жадное любопытство, вероятно, калькулируя в уме, во что это обойдется. Хоуп была первой из этой стайки, кто выходит замуж, и им надо было прикинуть, как можно организовать собственный путь к алтарю.

Дюжину бутылок шампанского опустошили, еду, к удивлению Пенелопы, смели с тарелок, и никто не произнес ни единого комплимента в адрес хозяйки. Ее старания и затраты на сервировку, цветы и салфетки с монограммами остались словно бы незамеченными. У Пенелопы даже возникло ощущение, что ее присутствие здесь неуместно. Никто не задал ей ни единого вопроса о ее работе. Никому не было интересно (а в газетах об этом писали), что ей поручили вести двухсотмиллионную сделку по строительству бостонской дамбы, подготовка к которой шла три года и обошлась Пенелопе в длинную череду ночей, проведенных на рабочем месте, что она даже купила на собственные деньги раскладушку и урывала короткие часы для сна, не покидая конторы. У нее было много о чем поведать и чем гордиться, но все это осталось невысказанным.

Настроение ее совсем упало, когда она подслушала, как Фиона отпустила замечание по поводу обстановки ее квартиры:

— Не слишком ли это современно? Мы к такому не привыкли у себя на Северном побережье.

За замечанием последовал легкий смешок, вернее, хмыканье. Другая женщина, которую Пенелопа не знала, окинула взглядом комнату и согласно кивнула.

Пенелопе страстно хотелось выступить в защиту своего выбора, утвердить свой вкус к вещам изысканным, экзотичным, но не бросающимся в глаза, собранным ею в групповых туристических поездках по Непалу и Патагонии. Только так, и за сравнительно небольшие деньги, одинокая женщина могла удовлетворить свое желание повидать мир, который простирается за пределами Северного побережья.

«Возможности обставить интерьер не ограничиваются китайским фарфором и английским антиквариатом», — хотелось ей заявить во всеуслышанье или даже закричать, но такой взрыв искреннего чувства явно вызвал бы недоумение. И она сомкнула уста и осталась сидеть, словно приклеенная к своему стулу.