К чему бы такая иллюминация? — насторожилась Люся, привычно не ожидая ничего хорошего от любого отклонения от нормы. И оказалась права. Из черной тени жасминового куста на садовую дорожку выползла что-то со слезами лепечущая себе под нос Зинаида — в белой ночной рубахе, с неприбранными космами до плеч и серой маской вместо лица, лишенного накрашенных губ и бровей. Ни дать ни взять безумная Офелия!

— Добрый вечер, Зинаида Аркадьевна.

Сватья взвизгнула от неожиданности и испуганно вцепилась в ворот своей рубахи, не иначе как решив, что нашелся охотник ее изнасиловать.

— Ох, как же вы меня напугали… — в страхе выдохнула она.

— Почему вы не спите? Что опять случилось?

— Ростик пропал! — кинулась к ней Зинаида. Нога в тапочке соскользнула с плиты, сватья закачалась, и, чтобы она не завалилась и увесистым туловом не переломала сортовые флоксы, пришлось срочно подхватить ее и подтащить к скамейке. На скамейке Зинаида взялась рыдать, и ни уговоры, ни ободряющие похлопывания по пухлой спине не приводили ее в чувство.

— Где ты, сынок мой любимый… моя деточка?.. Никто за тебя не волнуется… никто не переживает… только я… только я… Боже, дай мне силы…

— Зинаида Аркадьевна, кончайте причитать и объясните популярно, что, в конце концов, произошло! — прикрикнула на нее Люся. Любому терпению есть предел.

Повторное: «Прекратите, я сказала!» — все-таки вывело Зинаиду из прострации, и она, глотая горючие слезы, поведала, что Ростик еще утром ушел к батюшке исповедаться, что она не может ему позвонить, так как у нее «погас» телефон, что включить «аппарат» она сама не умеет, Нюша спит, а Лялечка заперлась у себя в кабинете и просит не беспокоить ее по пустякам…

— Разве это пустяки? — обиженно хлюпнула курица. — Может быть, Ростика уже нет в живых!

— Не говорите ерунды, — только и сказала Люся, уже набирая номер Ростислава, хотя ее так и подмывало выдать сватье: скорее всего, исповедовавшись у батюшки, ваша деточка с ним же и отмечает это дело! За батюшкой, как уверяет Кузьмич, водится такой грех, а уж Ростислав и подавно не упустит случая заложить за воротник.

Зятек в трубке и правда лыка не вязал.

— Да-а-а… я-а-а… а что-о-о?

— Не «что-о-о?», а срочно домой, понял? Чтобы через полчаса был! — скомандовала ему Люся, никогда не церемонившаяся с пьяницами. — Зинаиде Аркадьевне плохо с сердцем.

— Что вы, что вы! Мне очень хорошо! — замахала на нее руками мгновенно воскресшая Зинаида, старая идиотка, упорно не желавшая замечать, что ее любимый сынок потихоньку спивается и не сегодня-завтра превратится в полного алкаша. Не замечать — оно, конечно, комфортнее.

— Пошли спать, Зинаида Аркадьевна. Он скоро придет.

На прикроватной тумбочке, заваленной кучей лекарств от всех мыслимых и немыслимых болезней, преимущественно немыслимых, коробочки с валокордином не оказалось. Пузырек без коробки нашелся на подоконнике, опять-таки среди лекарств, старых тюбиков из-под красной помады, с которыми невозможно расстаться, замусоленных огрызков черных карандашей и множества липких, забытых заначек со сладеньким, но Люся не стала ворчать: как же мне надоел ваш бардак, Зинаида Аркадьевна! Достаточно было на всякий случай — а то еще, не приведи Господи, закандрычится — свериться с названием «валокордин», как сразу же вспомнился симпатичный кардиолог. Губы сами собой расплылись в улыбке, и впервые за много лет она обратилась к Зинаиде почти что ласково: «Сейчас-сейчас, выпьете капельки, успокоитесь и уснете», — проникнувшись к ней жалостью и сказав себе: надо быть великодушной. Ведь в отличие от нее Зинаиде ничего в этой жизни уже не светит, кроме болезней и неумолимо надвигающейся старости.

Великодушия хватило ненадолго. Та еще симулянтка, сватья в ожидании мензурки с лекарством принялась в своей обычной манере капризной барыни нетерпеливо охать и кряхтеть под одеялом, а потом, опрокинув в рот капли, чуть не подавившись и брызнув слюной, недовольно замахала руками на «горничную» и заверещала: «Подайте мне платок!»

Люся еле сдержалась, чтобы не послать ее открытым текстом. Послать, конечно, было бы явным перебором, но дать понять, что ласковое обращение — глупая минутная слабость — вовсе не означает, что можно окончательно сесть ей на голову, посчитала необходимым. Нарочно кинула носовой платок в изножье кровати, чтобы барыне пришлось предпринять героическое усилие — потянуться и достать его. Выключила свет и язвительно напутствовала сибаритку:

— Спите спокойно, дорогой товарищ!

Дверь в кабинет и в самом деле была заперта изнутри. На стук Лялька не отозвалась, решив, что это опять Зинаида со своими стенаниями.

— Ляль, это я! Эй, ты слышишь?.. Давай-ка поднимись ко мне наверх минут через двадцать, я только приму душ. Надо поговорить. И не забудь про инструкции. Ты вроде уезжаешь завтра?

Характер у нашей девушки не сахар, но в чем ей не откажешь, так это в собранности и деловитости. Даже излишней.

Не успела еще Люся намазаться кремом после душа, как Лялька уже явилась с набранным на компьютере жирным шрифтом списком ЦУ на ближайшую неделю из одиннадцати пунктов. Лаконично ответив «да» — «нет» на возникшие вопросы, она тут же двинула к двери.

— Подожди, Ляль! Я же сказала: надо поговорить. — Быстро завинтив банку с кремом и похлопав пальцами под глазами, Люся села на постель и закинула ногу на ногу, тем самым дав понять, что разговор будет долгим, не на ходу. — Во-первых, что нам делать с Ростиславом?

— А что с ним надо делать? — Очи, загадочные, как ночи, сделались круглыми от изумления, но Лялька не ушла. Значит, прекрасно поняла, о чем идет речь.

Кто бы сомневался! Ее предельная немногословность уже говорила сама за себя: в душе у девчонки наверняка бушевал вулкан… Или не бушевал? Черт ее разберет!

Скорчив недовольную физиономию: дескать, дел полно, а ты меня задерживаешь! — Лялька перешла к балконной двери, и там, отодвинув штору, застыла, глядя в темноту. Ждала, что скажет мать.

— Боюсь, за время твоего отсутствия Ростислав совсем слетит с катушек.

Никакой реакции не последовало, кроме легкого недоумения, исполненного плечиком под атласным кимоно. Собственно, ничего другого ждать и не приходилось. Парадоксально, но факт: похоже, единственной, кто по-настоящему переживал за Ростислава, чье пьянство в скором времени могло запросто перерасти в алкоголизм, была теща. Хотя от его похождений больше всех пока что пострадала именно она. Денежки-то ее тю-тю! Кроме загулявшего в последние дни Ростислава позаимствовать их было просто некому…

— Мам, не кроши батон! Выкладывай, что у тебя там, и побыстрее. Если я не высплюсь, то завтра буду на себя не похожа. А мне завтра в кадр, — нарушила ее раздумья Лялька, однако, на удивление, без привычного нерва в голосе, без экзальтации.

Зябко обнимавшая себя за плечи, она вдруг показалась Люсе такой хрупкой и беззащитной, что язык не повернулся рассказать ей про деньги и тем более про посиделки Ростислава в кафе с девчонкой из хозмага. Чтобы пронять известную артистку, но при этом пощадить ее женское самолюбие, стоило, пожалуй, зайти с другого конца.