а длинная кулацкая рубаха. И крест круглеет. Теперь это уже не крест, а замок. С замком на груди поп или кулак, и кулак и поп в одном лице, выходит во двор. И двор круглеет. Теперь в его дворе нет частностей. Двор и дом, сад и огород – едины. Никто не знает, где кончается сад и где начинается огород, где кончается дом и начинается дом. Где хозяин и где хозяйство. Хозяин и хозяйство слиты воедино. Они неотделимы и неделимы.

– Здесь все принадлежит мне, – говорит поп.

Здесь все принадлежит ему.

– Я поп, – говорит поп.

Он поп.

– И я хозяин, – говорит хозяин.

И он хозяин.

– А вот дворянин, – говорит дворянин.

Он дворянин.

«Я ловлю рыбу», – думает он.

Он ловит рыбку.

«Вот мой дом в лесу, на берегу реки», – думает он.

Вот его домик в лесочке, на берегу речки.

– Нет, это кусты, это листья, это трава, это солнце, это цветы, – говорит он.

Нет, это кустики, это листики, это травка, это солнышко, это цветочки.

«А я старик», – думает он.

А он старичок.

И вот старик и вот старичок встает и идет к себе в домик, к себе в дом, где сидит старуха, где сидит старушка, его мать.

«А я фрейлина, – думает старуха, думает старушка, его мать, – императрицы Марии Федоровны».

Она бывшая фрейлина бывшей императрицы бывшей Марии Федоровны.

– Я готова к исполнению своих обязанностей, – говорит фрейлина. И она готова. Она сидит. Она ждет. Уже столько лет сидит и ждет, когда императрица вернется. Она считает пальцы на своих руках: – Не вернется, вернется. – На ее руках десять пальцев. – Не вернется, вернется. – Она считает пальцы на своих ногах: – Не вернется, вернется. – На ее ногах десять пальцев. – Не вернется, вернется.

И чтобы не забыть французский язык, она повторяет французский язык! Она показывает пальцем на какую-нибудь вещь, на стол, на стул, на окно, на дверь. И спрашивает себя, как будет стол, как будет стул, как будет окно, как будет дверь. И сама себе отвечает, что стол будет стул, стул будет окно, а окно будет дверь.

– Нет, это не стол, а стул, это не стул, а стол, это не окно, а дверь, это не дверь, а окно, – поправляет ее сын.

– По-русски это, может быть, и стул, – возражает ему мать, – а по-французски это стол.

– Нет, это стул, – спорит сын.

– Нет, это стол, – спорит мать.

– В доказательство, что это стул, – говорит сын, – я могу на него сесть.

И садится.

– В доказательство, что это стол, – говорит мать, – я могу на нем пить чай.

И пьет чай.

– А все-таки это стул, – говорит сын.

– Нет, стол, – говорит мать.

– Нет, стул.

– Нет, стол.

– Стул!

– Стол!

– Стул!

– Я тебе мать, – говорит мать, – и приказываю тебе, что это стол.

– Слушаю, маман, – говорит сын, – но это стул.

– После этого ты, – говорит мать, – мне не сын, а революционер.

– Нет, я вам сын, а не революционер.

– Нет, ты мне не сын, а революционер.

– Почему же я вам не сын, а революционер?

– Потому что до революции это был стол, а ты говоришь, что это стул.

– В таком случае я согласен, – говорит сын. – Это стол. Теперь я сын? – спрашивает сын.

– Теперь ты сын.

«Надо работать», – думает сын. И плетет лапти. Он делает это так, точно играет на фортепиано. И что же, призрак музыки появляется из-под его пальцев и стучит в его голове. Тень музыки носится по комнате. И сын насвистывает песню «Гром победы раздавайся».

«Мне кажется, что я слышу музыку», – думает фрейлина.

Ей кажется.

И она мечтает. Вот дворец ее славы, слуги и почести. Достаточно пожелать, и желание исполнится.

И балы, балы, балы…

Но сын прерывает ее мечты.

– Маман, – говорит он, – наши крестьяне организовали колхоз. Ты знаешь, что такое колхоз?

– Такого слова не существует, – говорит мать, – следовательно, они не могли создать того, чего нет. То, чего нет, может создать только Бог.

– Нет, такое слово есть, – говорит сын, – я слышал. И видел.

– Такого слова нет.

– Есть.

– Нету.

– Есть.

– В таком случае принеси мне словарь. Если мы найдем это слово, значит, оно есть. Но его нету.

Сын долго роется в своих книгах, наконец приносит старый пожелтевший словарь на букву «К». И они ищут.

– Кол. Колода. Колпак. Колхоза нет, – говорит мать.

– Нету, – говорит сын.

Но вот он вышел во двор, и что же – это был не двор, а тень двора. Деревья – не деревья, тени. Трава – не трава, тень. Даже река была не река и не речка и не тень реки, а тень речки.

– Везде одни тени, и потому я пойду в дом, – говорит сын. Но вместо дома он находит тень.

«Это ничего, – думает он, – раз есть тень дома, значит, есть и дом».

Но там вместо вещей стоят тени. На столе тень колбасы, на стуле тень матери. Он смотрит на себя, но вместо себя видит тень.

«А где же я?» – думает он.

А где же он?

«Но раз меня нет, – думает он, – то это думаю не я, а думает моя тень».

Но раз его нет, то это думает не он, а думает его тень.

«Но разве тень думает? – думает он. – Тень не думает. Следовательно, я не думаю».

Следовательно, он не думает. И как доказывают теорему, так он доказывает, что его нет.

– Меня нет, – говорит он.

Его нет.

И вот тень сидит на берегу реки и ловит рыбу. На берегу бежит тень реки. На песке растет тень травы. А на траве лежит тень рыбы.

«Кого же я напоминаю?» – думает тень.

Кого же она напоминает?

«Я напоминаю свою тень», – думает тень.

Но у тени нет тени.

«Следовательно, я никого не напоминаю».

Следовательно, она никого не напоминает.

Глава шестая

Веселый ветер весны!

Дул ветер социалистического соревнования.

Утром вышла стенная газета «Голос колхоза». Это был голос еще не вспаханных полей, крик огородов, насмешка садов, голос молодежи и Молодцева, призыв к наступлению.

Тотчас же изба-читальня наполнилась народом, десятки читающих глаз, сотни ушей, приготовившихся слушать. Газета живет. Она принимает вид Михаила Ковригина и громким Мишкиным голосом разговаривает с читателем. Грамотные и малограмотные читают сами, малограмотные стараются обогнать Мишку, прочитать раньше его. Их голоса сливаются с его голосом, и они читают хором:

– Садовница Наталка Курочка вызывает на соревнование птичника Николая Яблоню.

– Им нужно сначала поменяться фамилиями, – предлагает какой-то шутник. – От этого выиграет дело.

Хохот следует за его словами.

– Курочка