старались не привлекать внимания. Но с высоким Платоном сделать это было трудно. Когда подошли к берегу Мики, Таша достала карту.

— Чуть левее, — направляла она. — Вот где-то здесь должен быть.

Кит взял на берегу длинную палку и пошёл с ней вдоль берега. Ребята не шевелились и наблюдали. Щёлк! Палка обо что-то ударилась. Почти над самой водой возвышался узенький мост, в ширину как две детские ножки. Он был сделан из прозрачного материала (ребята надеялись, что очень прочного). Разглядеть мост было почти невозможно.

— Существуют, — прошептала Унка.

— А давайте Платона первым пустим, — предложил Гришка.

Платон недоверчиво на него посмотрел:

— Почему сразу меня?

— Если ты пройдёшь, тогда под нами точно не сломается. Да я же шучу, чего ты?

— Я пойду, — отозвался Кит. Он постучал палкой по мостику, как будто проверял лёд. И сделал первый неуверенный шаг. Унка зажмурилась от страха, а Гришка прикусил губу.

— Вечно я за двоих боюсь. А он то с тарзанки падает, то в пещеру лезет. Сейчас вообще по невидимым мостам ходит, — ругался Гришка.

Когда Кит оказался на середине пути, голова у него закружилась.

— Не смотри вниз! — кричала Таша. — Прямо смотри!

Кит уцепился взглядом за дерево, что стояло на противоположном берегу. Он начал так быстро шагать, что не заметил, как оказался на земле.

— Ура! — кричали ему ребята. — Получилось!

— Знаете, если верить координатам, — сказала Таша, — ещё один мост находится напротив театра Лукаьяна Ааль.

В тот день Унка поняла: раз Варя Ким изобрела мосты-невидимки, то возможно вообще всё на свете!

Холодная тишина

Сначала это был самый обычный счастливый день. Утром старик Барри, как всегда, первым открыл двери фабрики. Каждое утро он здоровался со зданием и верил, что оно живое (наверное, когда очень любишь место, оно и правда оживает). Барри знал, что фабрика его слышит. И не только слышит, но и всегда отвечает мелодичным скрежетом деталей в главном двигателе.

— Как спалось? — спросил старик, предвкушая новый день, полный облаков и фантазий.

Но в ответ его пронзила тишина. И тишина эта была настолько холодной, что пробрала Барри до костей. Мысли в голове толкались и кричали, одна была хуже другой. Старик медленно шёл к облачному двигателю, переставляя свинцовые от страха ноги. Комок стоял в горле от мысли, что двигатель мог остановиться. Двери, которые вели к двигателю, со скрипом отворились. И в тишине этот скрип был настолько громким, что старик зажмурился.

— Нет. Этого не может быть…

Когда веришь в чудеса и в мечты каждого ребёнка, тебе так трудно поверить, что все они под угрозой! Сердце фабрики остановилось. Не билось, не стучало, не скрежетало, создавая облачную массу, от которой зависело всё на свете. Потерять облака значило потерять всё детство, мечты и будущее. Ведь всё, что существует на свете, когда-то было просто детской мечтой. Никто и никогда в истории существования фабрики не был свидетелем поломки. Старик стоял один на один с вопросом, на который у него не было ответа. Что теперь делать?

Забыть

К концу недели все в Клаудинге узнали о поломке. Каждый день, с утра и до вечера, взрослые изучали детали в двигателе, искали причины и не находили. Окно в классе над головой ребят было пустым. Лев Гурьевич (в непривычно тёмном костюме) показывал акварельные рисунки облаков и был потерянным.

— Разрешите вопрос, — не удержался Кит.

Лев Гурьевич еле заметно кивнул.

— А что, если фабрику не починят?

Облаковед молча измерил шагами класс, потом остановился и посмотрел на Юфыча, словно он сможет дать ответ. Птица взлетела к потолку и, сделав несколько кругов, приземлилась на спинку стула Уны Ааль. Кому, как не Унке, было знать о жизни без облаков?

— Будет как в Грейбурге? — тихо спросила она.

— Боюсь, что да… Когда облака совсем исчезнут из нашей жизни, мы начнём заполнять эту пустоту всевозможными будто бы важными делами. Мы не будем создавать новое, а старое перестанет быть эффективным. А самое главное, мы можем забыть, что мы мечтатели, и будем отчаянно пытаться кем-то стать.

Унке это чувство было знакомо до мурашек, до тяжести в груди, до ужаса. Прошумел школьный звонок. Лев Гурьевич вышел из класса, смотря под ноги. Сегодня он не сказал ни одной важной фразы, хотя они были нужны как никогда.

Кит встал на стул, чтобы его все услышали.

— Однажды Облаковед сказал, что глупых идей не бывает. Давайте к следующему уроку придумаем, как починить нашу фабрику! Записывайте всё, что придёт в голову!

Весь класс захлопал, закричал и затопал от радости. Может, и правда среди сотни идей найдется та самая!

Кит, что с тобой?

После школы на секретную поляну никто не пришёл. Осень уже подарила много сухих листьев. Унка нагребла их целую кучу и уселась, как в кресло. Она смотрела на Кита, который нервно ходил вокруг маленького озера.

— Зря мы для Платона подкоп увеличивали.

— Ничего не зря, он сейчас придёт. Сейчас все придут, — не переставала верить Унка. Давай попьём чаю? — она достала из рюкзака маленький термос. Запахло мятой. Унка сорвала с куста несколько ягод шиповника и кинула в кипяток. — Деда Тихон говорил, что все важное начинается с чая.

— Да уж прямо важное. Три недели откачиваем эту воду, как сумасшедшие, а результатов нет. Там, может быть, вообще просто дно.

— Ну и кому, по-твоему, понадобилось делать столько ступеней, чтобы просто спуститься в канаву?

— Да хотя бы этой странной Варе Ким с её дурацкими изобретениями. Медведи, плинтусы, мосты. Тьфу…

Унка нахмурила брови.

— Никакие они не дурацкие! Тоже мне мечтатель, да что с вами со всеми?

— Я не мечтатель? Тогда пусть Варя Ким тебе и помогает. И подкоп можешь не закрывать. Нет больше никакой тайны, и команды у нас нет.

Кит бросил насос в колючие кусты и оставил Унку одну на поляне. Он шёл по лесу и сам себя не узнавал. Где он оставил себя прежнего? Хотелось спросить у проплывающих облаков, найти ответ в причудливых силуэтах, но небо было пустым. Было пусто и внутри.

Сосны великаны смотрели на маленькую Унку, которая еле сдерживала слёзы. Она сняла кофту, намотала её на руку и потянулась за насосом, который застрял в колючем кустарнике. Одна из веток схватила её за голое плечо.

— Пусти! — закричала Унка.

А ветка только уцепилась ещё сильнее и оставила на плече две глубокие царапины.

— И почему только все беды