– Фернандо, а давай ты поможешь мне в одном деле?

– Что еще за дело? – спрашивает он, сопровождая меня до двери.

Я показываю в сторону домика напротив:

– Я хочу сделать подарок одному мальчику…

– Ах, мальчику?

– Да, он мне очень нравится. Можешь проводить меня? Я подарю ему цветок. Положу на подушку. Пусть гадает, от кого.

– Только давай поскорее, – недовольно ворчит Фернандо.

В спальне мальчиков пахнет просто ужасно. Фернандо караулит у двери, так что нужно поторапливаться. Я долго ищу красную коробочку для завтраков и, найдя, прячу в свою сумку.

– Ну, что там? – заглядывает в комнату Фернандо.

Слава богу, я успела спрятать контейнер. Я подхожу к кровати у окна, откуда прекрасно видно наше шале. На окне лежит фонарик. Я кладу цветок на подушку и выбегаю из комнаты.

– Прости. Никак не могла найти его кровать!

– В таких вещах важно не ошибиться. Пошли уже в автобус, – отвечает Фернандо.

Мама вытряхивает мою походную сумку; я вижу через щель под дверью, что в ванной горит свет. Я спокойно лежу в кровати: матрас и коробочка давно спрятаны в шкафу за вещами.

Родители сказали, я должна выключить свет через десять минут. Но у меня и нет особых дел. Я достаю тетрадку и ручку и вычеркиваю из списка фразу: Посчитать звезды.

Знаю, знаю, Козимо. Я без спроса взяла вещи своих одноклассников, а этого делать нельзя. Но ты ведь тоже помогал воришкам? Ты знал, что они не злые – им просто приходится воровать фрукты, чтобы поесть. Не говори бабушке о том, что я сделала, ладно? Обещаю, как только я обоснуюсь на дереве и подрасту, я все им верну. На это потребуется время, но обещаю, что так и сделаю.

У меня будет ребенок. Я это точно знаю. С тех пор как мы вернулись из поездки, я все время вспоминаю слова Эмилии, той девочки, что рассказывала о детях. Сначала болит живот, а потом рвет. Не могу об этом не думать. Я думаю об этом, когда почесываю Оттимо Туркарета за ушами, когда делаю уроки и даже когда иду в школу, как сейчас.

Сначала, значит, болит живот, а потом тебя рвет. Но ведь со мной так и случилось там, в горах. Не знаю, нужен ли для ребенка мужчина или нет, но так или иначе я очень крепко прижималась к Филиппо, пока мы неслись на санках. Кажется, это тоже повлияло. Что скажет мама? Будет ли Оттимо Туркарет любить меня, как прежде? Мне придется бросить школу? Смогу ли я ухаживать за ребенком, если не буду видеть?

Когда я была совсем маленькой, я представляла себе, как заведу детей – пять девочек и мальчика, но потом появился этот туман, я как-то перестала об этом думать. Если я не буду видеть, они ведь потеряются! И я не смогу заплетать им косички… Бедные дети могут даже с голоду умереть, потому что я не смогу поехать за продуктами: ведь водить я тоже не буду. Наверное, придется все время заказывать пиццу. Но так они очень быстро растолстеют.

Нет, мне нельзя заводить детей! У меня уже есть Оттимо Туркарет. Он может сам себя прокормить и помыться тоже. Что же теперь делать? Надо с кем-нибудь посоветоваться. Надо рассказать Эстелле: только она может помочь в таком деле. Как только прозвенит звонок, побегу ее искать. А пока я иду по дороге и считаю шаги до черешни, ставшей худенькой и темно-коричневой без свежей листвы. Раз, два, три. Восемьдесят. Точнее, семьдесят восемь. Сорок метров. Примерно тридцать девять. Еще десять шагов, и я слышу свист. Если я еще и оглохну, тогда станет совсем плохо. Я стучу в дверь будки охранника и дергаю ручку.

Пока перемена, все носятся по коридору, на ходу уминая бутерброды и батончики. Три девчонки из класса Филиппо кидают в мусорную корзину шарики из фольги. Мне тоже хочется сыграть в эту игру, но у меня есть более важные дела.

Эстелла открывает дверь, и я протискиваюсь в будку, оставив в коридоре большую часть сомнений. Эстелла выдает мне пакетик сухариков.

– А ты не будешь?

Она с размаха плюхается в кресло, облокачивается на стол и подпирает кулаком щеку. Кажется, она устала. Лицо Эстеллы похоже на подсохший лимон, и, хотя мне нравится лимонный цвет, все-таки говорить ей об этом, наверное, не слишком красиво.

Эстелла качает головой и подвигает табуретку к креслу. Мне нравится ее комнатка: тут все так близко, что мне довольно неплохо видны все предметы. Я сажусь на табуретку. Самое время признаться, что у меня будет малыш. Я шуршу пакетом и стараюсь завести разговор.

– Эстелла, а у тебя есть дети?

Она поворачивается ко мне, приподняв голову:

– Нет. И никогда не было.

– А почему?

– А почему это тебя так тревожит?

Я набиваю рот чипсами.

– Ну, потому, что меня волнует тема детей.

Эстелла удивленно раскрывает глаза, так что мне становятся видны даже ее зрачки.

– Тебя? Тема детей? Ты что, Мафальда, влюбилась, что ли?

Я не знаю, что ответить, но чувствую, как краснею от корней волос до самых пяток. Как она догадалась? Я и сама не знала, пока Эстелла не спросила.

Эстелла смеется, но я понимаю: это она не со зла. Мой третий глаз подсказывает, что это добрый смех и вызван он чем-то хорошим.

– Мафальда, ну наконец-то, хорошие новости! Ты очень меня порадовала. Теперь я могу умереть спокойно.

– Почему хорошие? С чего ты взяла?

Эстелла встает прямо передо мной и кладет руки мне на плечи. Ее тоненький нос похож на сучок черешни, а розовая помада на губах почти стерлась.

– Я просто знаю, и все. Как раз в твоем возрасте это и происходит. Любовь – это всегда хорошо, запомни, Мафальда. Все влюбляются рано или поздно. Даже дети…

Из окошка раздается голос Чиччо, выпрашивающий у кого-то бутерброд.

– А толстые дети тоже влюбляются?

– Конечно, и толстые дети. И старики. И добрые, и злые.

– Даже злые? Даже Дракула?

– Конечно. У него ведь была жена. Странно, конечно, но факт. И это очень хорошо, знаешь? Потому что любовь объединяет людей. Влюбившись, бедные становятся богатыми, а богатые – счастливыми.

– Потому что любовь – это самое главное?

– Да, для многих людей.

– А для тебя?

Эстелла отпускает меня и печально вздыхает:

– Когда-то было. Мой муж остался в Румынии. И мы уже очень давно не признавались друг другу в любви.

– И поэтому у вас нет детей?

– Видимо, да. Если ты не говоришь человеку, что любишь его, а он не говорит тебе, что любит тебя, тогда и детей не будет.