– У меня есть все, что душе угодно, – подтвердил и Дондон.

Энтрери только покачал головой и вышел вместе с Двавел, проследовав за ней в ее комнату, охранявшуюся, без сомнения, гораздо лучше и находившуюся в глубинах «Медного муравья». Женщина опустилась в низкое мягкое кресло и показала убийце на другое. Энтрери было очень неудобно в маленьком креслице, не рассчитанном на таких рослых посетителей, его коленки оказались почти у самого носа.

– У меня в основном бывают хафлинга, – извиняясь, сказала Двавел. – Мы редко допускаем сюда чужаков.

Очевидно, она думала – Энтрери скажет, что очень польщен, но он промолчал, продолжая укоризненно глядеть на нее.

– Мы держим его здесь для его же блага, – прямо заявила Двавел.

– Дондон когда-то был одним из самых уважаемых воров Калимпорта, – парировал Энтрери.

– Когда-то, – подчеркнула она. – Вскоре после твоего ухода он прогневил одного пашу, обладавшего очень большой властью. По счастью, тот был моим другом, и я умолила его пощадить Лондона. Мы пришли к соглашению, что Дондон никогда не покажется в городе ни под каким видом. Но если сам паша или кто-то из его приближенных когда-либо узнает, что он гуляет по улицам, я должна буду согласиться с тем, что его казнят.

– По мне, так это лучшая судьба, чем медленное умирание, на которое ты обрекла его, посадив на цепь.

Двавел громко рассмеялась.

– Тогда ты совсем не знаешь Дондона, – сказала она. – Давно уже святые и мудрые люди назвали семь смертных грехов, угнетающих душу. Правда, первым трем – гордыне, зависти и гневу – Дондон не подвержен, зато полностью во власти четырех остальных – лени, алчности, обжорства и похоти. Ради спасения его жизни мы заключили с ним сделку. Я обещала ему, что предоставлю ему все, что он пожелает, без всякого обсуждения, в обмен же взяла с него обещание не покидать пределы дома.

– Тогда зачем было приковывать его за ногу? – спросил убийца.

– Потому что Дондон бывает пьяным гораздо чаще, чем трезвым, – объяснила Двавел. – И вполне способен устроить мне скандал или выбраться на улицу. Все это лишь затем, чтобы защитить его.

Энтрери хотел возразить, потому что более жалкого зрелища, чем являл сейчас собою Дондон, он в жизни не видал и сам предпочел бы мучительную смерть такому уродливому существованию. Но, припомнив, каким хафлинг был лет десять тому назад, когда любил сладкое и женщин ничуть не меньше, он понял, что Дондон сам во всем виноват, что все эти «радости» вовсе не навязаны ему заботливой Двавел.

– Если он не выйдет за порог «Медного муравья», его никто не потревожит, – негромко сказала женщина после некоторого молчания, дав Энтрери возможность все обдумать. – Никакие наемные убийцы. Хотя, конечно, его безопасность держится только на слове паши пятилетней давности. Поэтому нетрудно понять, почему мои друзья несколько взволновались, когда такой человек, как Артемис Энтрери, вошел в заведение и начал расспрашивать о Лондоне.

Энтрери бросил на нее скептический взгляд.

– Сначала они не были уверены, что это ты, – объяснила Двавел. – Хотя нам известно, что ты вернулся в Калимпорт пару дней назад. Но, сам понимаешь, на улицах о чем только не говорят, и по большей части это слухи, а не полезные сведения. Некоторые говорят, что ты вернулся, чтобы сместить Квентина Бодо и вновь взять в свои руки гильдию Пуука. Другие намекают, что причина твоего возвращения гораздо серьезнее, и наняли тебя сами Правители Глубоководья, заказав убийство нескольких высокопоставленных лиц Калимшана.

По выражению лица Энтрери ясно было, насколько нелепым показалось ему это предположение.

– Таковы уж издержки громкой славы, – пожала плечами Двавел. – Многие люди готовы заплатить большие деньги за любые, пусть и нелепые, слухи, лишь бы они помогли им разгадать загадку возвращения Артемиса Энтрери в Калимпорт. Из-за тебя они лишились сна, наемный убийца. Можешь считать это лучшим комплиментом… а также и предостережением, – продолжала она. – Если уж гильдии боятся чего-нибудь или кого-нибудь, они в лепешку разобьются, но уничтожат того, кто внушает им страх. Многие уже настойчиво расспрашивают о том, где ты и что делаешь, а ты сам знаешь, что это означает – на тебя открыта охота.

Энтрери поставил локоть на ручку кресла и упер подбородок в ладонь, внимательно рассматривая маленькую женщину. Нечасто с Артемисом Энтрери разговаривали так прямо и смело, и за те несколько минут, что длилась их беседа, Двавел Тиггервиллис завоевала больше уважения наемного убийцы, чем многие за целую жизнь.

– Я могу добыть тебе более подробные сведения, – лукаво продолжала она. – У меня, как говорится, уши – как у соссланского мамонта, а глаз больше, чем у толпы зевак. И это правда.

Энтрери потряс кошельком на поясе.

– Ты переоцениваешь мое богатство, – сказал он.

– Оглянись-ка по сторонам, – осадила его Двавел. – У меня есть все, что мне надо. Зачем мне еще золото, хоть из Серебристой Луны, хоть еще откуда?

Она нарочно упомянула Серебристую Луну, чтобы он понял, что она знает о его странствиях.

– Назови это дружеской услугой, – пояснила женщина-хафлинг, – за которую ты мне, возможно, когда-нибудь отплатишь.

Пока Энтрери обдумывал предложение, на его лице ничто не отражалось. Получить нужные сведения, да еще задаром? Убийца очень сомневался, что женщине-хафлингу когда-нибудь потребуются его услуги, потому что маленький народец обычно разрешал свои трудности без помощи убийства. А если Двавел и обратится к нему, он может согласиться, а может и отказаться. Энтрери, конечно, ничуть не боялся, что Двавел отправит по его следу своих головорезов-коротышек. Наверняка все, что ей было нужно, – иметь случай похвастаться, что Артемис Энтрери у нее в долгу, и уже от одного этого заявления у большинства обитателей улиц Калимпорта кровь отлила бы от лица.

Энтрери сейчас нужно было решить, действительно ли ему нужны те сведения, которые Двавел предлагала разведать. Он размышлял еще с минуту, а потом кивнул в знак согласия. Двавел просияла.

– Тогда приходи завтра ночью, – сказала она. – У меня будет что тебе рассказать.

Выйдя из «Медного муравья», Артемис Энтрери долго думал о Дондоне. И почему-то каждый раз, когда в его памяти всплывал образ жирного хафлинга, запихивающего в рот кусок пирога, его охватывала необъяснимая ярость. Не омерзение, а именно ярость. Разбираясь в своих чувствах, он подумал, что если и мог в Калимпорте считать кого-нибудь своим другом, то только Дондона Тиггервиллиса. Паша Басадони был его наставником, паша Пуук – первым нанимателем, однако с хафлингом его связывали совсем иные отношения. Они всегда работали на пользу друг другу, предупреждали об опасности, когда надо, причем без всяких взаимных расчетов. Это было выгодно обоим. Сейчас же Дондон утратил всякую цель, видел в жизни одни лишь удовольствия и медленно загонял себя в гроб.

Ярость убийцы нельзя было объяснить состраданием – в таком количестве это чувство в душе Энтрери не водилось. Но потом он понял, что вид Дондона подействовал на него так сильно потому, что на месте хафлинга вполне мог быть он сам, учитывая его душевное состояние в последнее время. Но, само собой, не прикованный за ногу среди яств и девушек. Суть была в том, что Дондон сдался. И Энтрери тоже.