— Я знаю, что права.

— Даже Тарик! Жена — каких мало!

Я закричала:

— Избавь меня от своих грязных догадок!

— Мальчишка, который бросил нас за решетку!

— Он не себя изображал — тебя!

— Как он притворялся идеалистом!

Я сказала, превозмогая отчаяние:

— Когда он вернется, я уйду с ним.

Я ушла в свою комнату. Закрыла дверь и разрыдалась. Как же ты можешь не знать своей матери, Аббас?!

* * *

Пошатываясь, он в бессознательном состоянии спускается по лестнице. Видит меня и говорит:

— Одеколон… Мне ужасно плохо…

Я иду в свою комнату, чтобы принести ему одеколон. Он следует за мной.

— Вот, возьми.

— Спасибо. Я выпил больше меры.

— Тебе не везло с самого начала вечера.

Он постепенно приходит в себя. Смотрит на меня. Подходит к двери и закрывает ее. Я приготовилась к отпору.

Он говорит:

— Халима… Ты прекрасна!

— Иди наверх.

Он приблизился ко мне, а я, смутившись, попятилась.

— Ты верна этому животному?

Я серьезно отвечаю:

— Я — добропорядочная жена и мать.

Подбежав к двери, я распахнула ее. Секунду он колебался, потом вышел из комнаты и ушел из дома.

* * *

Всем тем, кто меня соблазнял, я отказала. Шлюха?! Однажды я была изнасилована, недолго жила с твоим отцом, потом стала монашкой. Я монашка, а не шлюха, сынок. Отец тебе так лживо меня нарисовал? Я обездоленная, несчастная женщина. Моя надежда только на тебя. Как же ты можешь выставлять меня в таком виде?! Я обо всем тебе расскажу, но когда же ты вернешься?!

* * *

Мерзавцы проникают в наш старый дом под покровом ночи. Своими грешными циничными сердцами они оскверняют дорогу, ведущую к святому аль-Шаарани. Сердце мое замирает, я слежу за их развратными взглядами. Испуганный Аббас кружит около комнаты. Ты сокровище, сынок, тебе нельзя задыхаться в грязи и бедности. Сейчас я приветствую их с притворной радостью и провожаю в комнату на верхнем этаже, которую, взяв кредит, для них оборудовала. Я прислуживаю им официанткой, подавая закуски и выпивку. Уже не знаю, на какой ступени к аду я стою.

— Не волнуйся, милый. Это друзья твоего отца. Все мужчины это делают…

— А ты, мама, какое имеешь к этому отношение?

— Они мои коллеги по театру, я не могу их не принимать.

Сархан аль-Хиляли говорит, занимая свое место за столом:

— Хорошее гнездышко, безопасное.

Исмаил тасует карты. Фуад Шельби смеется:

— Тахии нельзя сидеть рядом с Тариком.

Карам стоит за ящиком с наличными у края стола. Тарик комментирует со смехом:

— Для сбора пожертвований святому Караму Юнесу!

Сархан аль-Хиляли предупреждает:

— Не шуметь во время игры!

Карам растворяет опиум в черном чае. Лиха беда начало!

* * *

Я вернулась в лавку также как одежда, взятая мною напрокат, вернулась к своей хозяйке. Вот он сидит с рассеянно-печальным лицом. Продает орехи и семечки, вместе с покупателями жалуется на времена. Я заговорила, будто обращаясь к самой себе:

— Пьеса имеет успех — какое утешение!

Он сказал:

— Через неделю можно будет судить.

— Публика потрясена, это — главное.

— Знаешь, сколько аль-Хиляли дал ему за пьесу?

— Первую работу покупают задешево, Аббас не при деньгах.

Он захохотал. В душе я его прокляла.

* * *

В просторной комнате на меня уставился злой гений. Он улыбается и бормочет:

— Добро пожаловать, Халима. Дай-ка угадаю. Твой сын принес новую пьесу?

— Точно.

Он обращается к Аббасу:

— Предыдущие пьесы ничего не стоили.

Аббас говорит:

— Я каждый раз прислушиваюсь к вашим рекомендациям.

— Хвалю тебя, по крайней мере, ради матери.

* * *

Недели проходят одна за другой, и успех все очевиднее. Раньше у театра не было такой популярности. Проходят недели и месяцы. Когда объявится автор? Пусть будет, как ты задумал, пусть я буду страдать, сколько ты мне отмерил, но где же ты? Я сказала громко, чтобы услышал муж:

— Наверняка, у них в театре есть новости о пропавшем.

— Последний раз я ходил туда десять дней назад.

Я больше ничего не требовала, только бы не попасться на его острый язык. Время от времени он наведывался в театр, я же после премьеры не решалась туда зайти. А он пошел на утро следующего дня. Теплый день, солнечный. Мое сердце бьется, одержимое надеждой.

* * *

Я могу поверить в любые небылицы, но то, что Аббас женится на Тахии, я принять не могу. Аббас уйдет, а Тарик Рамадан останется. Где же высшая справедливость?

— Аббас, она старше тебя, по меньшей мере, лет на десять!

Он безразлично улыбается. Я продолжаю:

— Она немало пожила, многое уже повидала… Да ты, видать, не понимаешь, что это значит?

— Просто ты никогда не знала любви.

У меня все внутри сжалось от обиды, похороненные в глубине души печали напомнили о себе. Он опять сказал:

— Мы начнем новую жизнь.

— Человек не в силах изменить свое прошлое.

— Тахия все равно невинна.

Я была несправедлива, я позабыла саму себя. Желала ему лучшей доли. Ко мне пришла Тахия. Грустная и полная решимости. Она говорила, умоляя:

— Не стой на пути моего счастья.

Я ответила ей резко:

— Ты крадешь невинность.

— Я буду ему достойной женой.

— Ты?!

Она смутилась от моих слов, побледнела и произнесла:

— Все женщины в театре начинали с Сархана аль-Хиляли!

Я схватилась за сердце. Да, все судят по собственному опыту, да еще о том, о чем и понятия не имеют. Она как будто угрожает мне. Ненавижу ее. Но сын останется мне сыном, что бы ни случилось.

* * *

Почему муж задерживается?

Почему? Солнечные лучи уже сползают со стен домов по узкой улице, что же задержало его? Он узнал, где сын, и направился туда? Может, они вернутся вдвоем? Я представляю виноватое выражение на его улыбающемся лице, когда он будет просить прощения. Я верю, что эта мука не может продолжаться вечно. Да, пьеса действительно открыла мне глаза на то, что мои плоть и кровь уже слабы. Кто думал, что Халима, красавица, сама невинность, проживет такую жизнь? Сейчас мое сердце бьется только прощением и любовью. Рассуди, Господь, в чем ты нам судья. Даже Караму я прощу его жестокость, потому что он жалок. Я прощу ему все, когда он вернется, ведя под руку моего любимого заблудшего сына. Мое сердце бьется в неожиданном вдохновении, но каждый его удар приближает разочарование… Покупатель сказал мне, взяв свой кулек: