Он знал, что, проводив Настю, вернется и откроет черную папку. Рассказывать о ней больше не хотелось. Да и почему, в самом деле, Настю должны интересовать старые местные газеты? Ни о найденных фотографиях и письмах, ни тем более о мячике он не говорил – и теперь уже не скажет.

О приближающихся курсах он не только не забыл – думал чаще, чем хотелось, потому что совсем не представлял, как оставить мать одну. Не Тоне же она будет звонить вечерами, когда особенно тоскливо и тягостно одной в пустой квартире. А кому?.. Как-то нужно было обдумать разговор с начальником отдела: пускай кого-нибудь другого посылают; черт с ними, с курсами.

Было довольно поздно, но завтра предстояло воскресенье, и большинство окон общежития ярко горели.

– Уже поздно, – озабоченно сказала Настя, – я тебя наверх не приглашаю.

– Поздно, – согласился Карлушка, словно это когда-то было препятствием – препятствием могла быть только дежурная, и то не всякая; но сегодня он почти торопился уйти. – Я позвоню, ладно?

Настя почти выдернула свою руку и не оглядываясь взбежала по лестнице.

Союз писателей располагался в центре, на углу двух улиц: шумной и сутолочной, полной трамвайного лязга, которая пересекала весь город, и маленькой, совсем короткой, выходящей к вокзалу.

В поисках литературной студии «Молодая смена» Карлушка с удовольствием плутал по зданию. Снаружи оно показалось ему небольшим, а между тем пространство уходило вглубь и в высоту, и вместе с тем здесь было уютно. Должно быть, это впечатление создавали деревянные панели: казалось, от них шло ровное тепло.

В комнате за высокой двустворчатой дверью собралось человек двадцать. Они сидели на стульях, составленных в несколько рядов, и почти не переговаривались. Приглядевшись, Карлушка заметил, что по-настоящему молодых было меньшинство. К нему подошла широкобедрая женщина средних лет с янтарной брошкой на груди. В руках она держала блокнот:

– Мы сейчас начинаем. Ваша как фамилия?

Карлушка испуганно отшатнулся:

– Я в первый раз тут, просто хотел послушать…

Тут раздался громкий мелодичный звон, и женщина поспешила в ту сторону, откуда несся звон, то есть к широкому столу. Карлушка нерешительно присел на выпуклое бархатное сиденье бокового стула, откуда хорошо был виден стол, за которым стоял мужчина с колокольчиком. На представителя «молодой смены» мужчина был не похож ни местом за столом, ни колокольным звоном, не говоря о дорогом темном костюме, седоватом бобрике и уверенном, властном лице.

– Добрый вечер, товарищи, – он обвел глазами комнату. – Давайте, наверное, сразу начнем, а то дел у нас много, чего не могу сказать о времени.

Поправил на запястье часы, словно подкрепляя свои слова, и кивнул женщине с блокнотом. Секретарь, догадался Карлушка. Та поднялась и заговорила, то опуская взгляд к блокноту, то поглядывая на собравшихся:

– Товарищи, последний номер нашего журнала получил, как вы все уже, наверное, знаете, очень высокую оценку в секретариате Союза писателей.

Она сделала паузу – как раз на столько, сколько потребовалось времени на одобрительный шумок, вспыхнувший и послушно смолкший.

– Такая оценка, товарищи, всем нам важна. – Человек помолчал, отчего важность оценки стала как будто еще весомей, и продолжал: – Но не только важна – она обязывает.

Все закивали согласно, не отводя глаз от говорившего. Карлушка сам не заметил, как отвлекся от наставительного голоса и начал рассматривать присутствующих. Некоторые держали на коленях тетрадки и что-то записывали. Карлу записывать было нечего и негде – только сейчас он сообразил, что рукопись сценария осталась в кармане пальто. Через несколько стульев от него сидела самая немолодая из «молодой смены»: рыхловатая женщина с седыми распущенными волосами, чему-то слегка улыбавшаяся. Прямо перед собой Карл видел девушку, сидящую очень прямо и напряженно. Она ничего не записывала, а постоянно заводила за уши пряди коротко подстриженных волос; лица видно не было. За его спиной кто-то осторожно покашливал, однако оборачиваться не хотелось: от тепла немного разморило, и даже промокшие ноги наконец согрелись. «Ботинки недостаточно добротные», – усмехнулся про себя, вспомнив красавицу машинистку: из всех слов она выбрала самое неуместное, – и улыбнулся от этого воспоминания. Стукнула негромко дверь. Женщина-секретарь укоризненно покачала головой. Головы сидящих повернулись к двери; Карлушка тоже посмотрел в ту сторону.

В дверях показалась машинистка.

Мужчина с бобриком, коротко глянув на вошедшую, продолжал ровным голосом:

– Между тем бытует мнение, что молодой литератор – это в первую очередь новатор. Не буду спорить, – он сделал рукой отодвигающий жест, словно его прямо сейчас вызывали на спор, – не буду спорить. Однако, товарищи, новаторство не следует смешивать с попытками привнесения в нашу молодую литературу искусственных элементов и чуждых приемов, против которых предостерегали…

Что она здесь делает?.. Карлушка растерялся и разозлился на себя за эту растерянность. Таисия Николаевна направилась, почему-то пригибаясь, словно в кинотеатре, прямо к тому ряду, в котором он сидел, и его бросило в жар; не дойдя, машинистка заняла стул рядом с седой женщиной.

«Не заметила», – подумал он с облегчением и воровато оглядел комнату, не затесался ли сюда и мемуарный старик; нет, не видно.

В это время стулья задвигались, люди начали вставать, и поднялся негромкий гул, как в театре, когда занавес опустился и начинается антракт. «Как, уже все?» – удивился Карл, и его удивление, должно быть, отпечаталось на лице. Таисия Николаевна, во всяком случае, заметила и, протянув ему руку, сказала вместо приветствия:

– Вы думаете, наверное, что больше ничего не будет? Вот и не угадали: самое интересное начнется после перекура.

– Кино покажут, – подсказал мужской голос за спиной Карла.

– Кина не будет, – улыбнулась Таисия Николаевна тому, кто за спиной, и продолжала, уже обращаясь к Карлу: – А читка будет интересной, я вам ручаюсь.

Она повернулась к седой женщине, которая нерешительно маячила поблизости, потом снова к нему:

– Я хочу вас познакомить. Это Ксения, талантливейший прозаик и по совместительству мать моей лучшей подруги; а это начинающий сценарист; знакомьтесь, Ксения…

Карлушка назвал свое имя, получив в обмен мягкую плоскую ладонь талантливейшего прозаика, и почувствовал себя совсем неловко.

– Ну что ты, Таинька, – переминалась с ноги на ногу Ксения, – молодой человек бог знает что подумает…

– А я обеими руками подпишусь под своими словами! – горячо заговорила машинистка. – И не только я так думаю, поверьте мне.

Однако сказать, кто еще разделяет ее мнение, машинистка не успела, потому что раздался знакомый уже звон колокольчика, и все поспешили на свои места.