свежей кровью. Я снова взял курс на мостик, но не дополз: на входе в кокпит окончательно лишился чувств.

Меня разбудили лучи утреннего солнца и пронзительный птичий гомон; но когда я открыл глаза, солнце потускнело, словно на него нашло затмение. Зрение уже начало угасать, я попробовал шевельнуться, но не смог, и лежал, сокрушенный тяжестью боли и полного бессилия. «Танцующая» стояла на месте, накренившись под абсурдным углом: по всей видимости, ее выбросило на берег.

Я всмотрелся в раскос над головой и увидел на нем трех морских чаек – толстых, каждая размером с индюшку. Изогнув шеи, они разглядывали меня блестящими черными глазами, нетерпеливо пушили перья, и еще у них были тяжелые желтые клювы с изогнутыми ярко-вишневыми кончиками.

Я пробовал крикнуть им, чтоб улетали, но губы не слушались. Я был совершенно беспомощен и понимал, что скоро они начнут с моих глаз, потому что они всегда начинают с глаз.

Одна расхрабрилась, распростерла крылья и, спланировав на палубу, уселась рядом. Подошла на несколько шажков и стала играть со мной в гляделки. Я снова попробовал крикнуть, но не сумел издать ни звука. Чайка сделала еще один косолапый шажок, вытянула шею и, раззявив страшный клюв, издала хриплый угрожающий скрежет, а я почувствовал, как все мое изувеченное тело, съежившись, пытается отпрянуть в сторону.

Вдруг тональность птичьих возгласов переменилась, и воздух наполнился биением крыльев. Смотревшая на меня чайка снова заскрежетала, теперь разочарованно, снялась в полет, и потревоженный крыльями воздух хлестнул меня по лицу.

Затем настала долгая тишина. Я лежал на круто накренившейся палубе, ко мне подбиралась тьма, но я отгонял ее, а потом у борта что-то зацарапалось. Я повернул голову, чтобы посмотреть на источник звука, и в тот же миг над палубой возникло темно-шоколадное лицо и уставилось на меня с двухфутовой дистанции.

– Бог ты мой! – раздался знакомый голос. – Мистер Гарри, вы ли это?

Позже я узнал, что ловец черепах с острова Сент-Мэри, по имени Генри Уоллес, заночевал на атолле и, покинув соломенное ложе, увидел, что после отлива «Танцующая» сохнет на песчаной отмели, а над палубой клубится и пререкается стая морских чаек. Он вброд перешел лагуну, взобрался по борту и заглянул в забойный цех моего кокпита.

Я хотел сказать ему, насколько рад нашей встрече, и пообещать пожизненный запас бесплатного пива, но вместо этого меня переполнили слезы, навернувшиеся из самых глубин моего существа, и я тихо расплакался, потому что разрыдаться в голос не было сил.

– Не многовато ли шума вокруг такой царапинки? – удивлялся Макнаб, неумолимо зондируя рану.

Он терзал мне спину, и я охал и постанывал, а будь у меня силы, встал бы с больничной койки и засунул бы этот зонд ему в отверстие, наиболее пригодное для подобных манипуляций.

– Ну хватит, док! Неужели в те времена, когда вы, вне всякого сомнения, провалили выпускной экзамен, студентам не рассказывали про морфий и его аналоги?

Макнаб обошел вокруг койки и всмотрелся в мое лицо. Пухлый, румяный, лет пятьдесят, волосы с проседью, усы тоже, а от дыхания разит так, что захмелеть можно. Наверное, это мне вместо анестетика.

– Гарри, мальчик мой, морфий денег стоит. А вы лечитесь бесплатно. Или платно?

– Отныне платно. Буквально секунду назад сменил свой пациентский статус.

– И правильно сделали, – согласился Макнаб. – Вы в наших краях человек заметный, а положение, как говорится, обязывает. – Он кивнул медсестре. – Дорогуша, сделайте мистеру Гарри укол морфия, а после продолжим.

Пока я ждал укола, он продолжал меня подбадривать:

– Вчера вечером перелили вам шесть пинт цельной крови, настолько вы пересохли. Впитали ее, словно губка.

Ну что тут скажешь: вряд ли кто ожидает встретить в больнице Сент-Мэри практикующего светоча медицины. Я почти поверил островным слухам, что док Макнаб трудится на паях с похоронным бюро Фреда Кокера.

– Долго вы меня тут промурыжите, док?

– Месяц, не больше.

– Месяц?! – Я хотел было сесть, и две медсестры наскочили на меня, чтобы удержать в горизонтальном положении, что и сделали без особенного труда. Я по-прежнему едва мог приподнять голову. – Месяц мне не по карману! Господи, сейчас середина сезона, и на той неделе у меня новая фрахтовка…

Тут прибежала сестра с уколом.

– Хотите, чтобы я разорился? Мне нельзя упускать клиентов…

Сестра ужалила меня иглой.

– Гарри, дружище, об этом сезоне можете забыть. Вам будет не до рыбалки. – И он, негромко мурлыкая веселую мелодию, стал вынимать из меня кусочки свинца и костной ткани.

Морфин притупил боль – но не отчаяние.

Если мы с «Танцующей» пропустим полсезона, можно сушить сухари. Меня опять растянули на финансовой дыбе. Господи, как же я ненавижу деньги!

Накладывая чистые белые бинты, Макнаб добавил мне радости:

– Левая рука отчасти утратит функциональность, мальчик мой Гарри. Вероятно, слабость и тугоподвижность сохранятся навсегда. Зато останутся красивые шрамы. Будет что девочкам показать. – Он закончил с перевязкой и повернулся к сестре. – Меняйте бинты раз в шесть часов, промывайте ранки антисептиком, а раз в четыре часа давайте ему обычную дозу ауреомицина. Вечером три таблетки могадона, а завтра на обходе я к нему загляну. – Он улыбнулся мне, показав гнилые зубы под неопрятными седыми усами. – За дверьми ожидает вся полицейская рать. Придется их впустить. – Он шагнул было к двери, но замер и усмехнулся. – Неплохо вы разделали тех двух парней. По всему пейзажу широкими мазками. Отлично стреляете, мальчик мой.

Инспектор Дейли был облачен в безупречно накрахмаленную и девственно-чистую форму цвета хаки, а все кожаные ремни и ремешки сияли от полировки.

– Добрый день, мистер Флетчер. Я пришел взять у вас показания. Надеюсь, вы уже в норме.

– Самочувствие у меня прекрасное, инспектор, ведь если надо взбодриться, нет ничего лучше, чем пулевое ранение в грудь.

Дейли повернулся к пришедшему с ним констеблю и жестом велел придвинуть к кровати стул, а пока усаживался и доставал стенографический блокнот, констебль шепнул мне:

– Жалко, что вас ранили, мистер Гарри.

– Спасибо, Уолли, но ты бы видел остальных парней.

Уолли – здоровенный, крепкий, симпатичный – приходился Чабби племянником, и его мать стирала мне белье.

– А я их видел, – усмехнулся он. – Неплохо!

– Если готовы, мистер Флетчер, – чопорно вмешался Дейли, недовольный нашей с Уолли беседой, – можем продолжить.

– Валяйте, – разрешил я, потому что уже продумал показания до мелочей.

Как любой хороший рассказчик, я говорил правду и ничего, кроме правды, но кое-что опустил. Не стал упоминать трофей, поднятый Джимми Нортом и выброшенный мною в океан близ острова Большой Чайки, и умолчал о месте, где мы вели поиски. Разумеется, Дейли