слишком увлечься поверхностной, приземленной стороной вопроса. Когда Пимена, излюбленного персонажа «Апофтегм», спросили, почему он моет ноги, тогда как другие монахи не моют, он ответил: «Нас учили убивать свои страсти, а не свои тела» {17}.

* * *

Получив такой совет, монахи все равно не могли выдохнуть и успокоиться. Им вообще не полагалось спокойно отдыхать, поскольку считалось, что ограничение сна усиливает способность к концентрации и проницательности. Сон, как и гигиена, рассматривался в качестве средства усмирения тела, что влекло изменение сознания. Впрочем, критики обращали внимание на несовершенство метода: можно так переутомить тело, что пострадает и сознание. Полагаясь на суждения греческих врачей и философов, многие монахи считали, что во время сна разум пребывает в своего рода параличе или плену, что он или вообще не работает, или более уязвим для всякой отвлекающей ерунды. Предполагалось, что можно достичь благоприятного эффекта и ограничить восприимчивость ума к разным мешающим грезам и демонам через сокращение часов сна или некомфортные условия сна. Кроме того, урезание времени сна позволяло выкроить дополнительные часы на ночные бдения и службы {18}.

Между сном и молитвой контраст был разительный. Монастырская молитва предполагала мышечную нагрузку, даже если речь не шла о совмещении ее с физическим трудом: на молении в храме надлежало стоять с поднятыми руками. Эта поза не давала заснуть и приводила в порядок разум. В «Наставлении» Орсисия пахомианским обителям давался такой совет: «…когда вы молитесь и не желаете быть небрежными и отвлекаться на всякие мысли, а руки ваши простерты, то не спешите опускать их, ибо через усталость и боль лишние мысли иссякнут». Физическое положение стоя, кроме задачи противостоять рассеянности, имело и другую задачу – устремлять сознание ввысь. «Давайте же будем стоять во время псалмопения, чтобы наш ум пребывал в согласии с нашим голосом», – говорилось в бенедиктинском «Уставе». «Столпники» – отшельники, устроившиеся на колоннах, – доводили эту идею до крайности. Знаменитейший из них, Симеон, прославился своим стоячим марафоном, а это была «такая вещь, самый рассказ о которой – за пределами возможностей смертных без Божьей помощи», как писал его сирийский агиограф Феодорит Кирский[94]. В житии говорится, что даже когда одна ступня Симеона серьезно загноилась от инфекции, сосредоточенность святого ничуть не пошатнулась. Иаков Серугский[95] сочинил восторженную ритмичную гомилию[96], описывающую, как Симеон отсекает зараженную стопу и продолжает стоять на одной ноге, прославляя Господа и утешая ампутированную конечность тем, что они воссоединятся в загробном мире {19}.

Но и без всяких столпов монах должен был держаться прямо в буквальном смысле слова, и в жизнеописаниях отцов-пустынников и матерей-пустынниц полно впечатляющих и вдохновляющих образцов для подражания. Цитировали преподобного Арсения[97], который будто бы говорил, что «монаху достаточно одного часа сна, если он хороший боец». Каждую субботу с вечерней зарей Арсений вставал лицом на восток, спиной к заходящему солнцу, и молился, простирая руки, пока солнце не освещало его утром в воскресенье. Его пример неизменно производил глубокое впечатление на последующие поколения монахов, говорили ли они на греческом, латыни, сирийском, арабском, грузинском, армянском или языке геэз[98]. Палестинский отче Евфимий, например, жадно поглощал истории об Арсении и в итоге решил спать не лежа, а сидя, а то и стоя, уцепившись за веревку, которую он приладил к потолку {20}.

Другие монахи изобретали собственные противосонные приспособления. Повсюду шла молва, что в пахомианской федерации люди спят на наклонных сиденьях. Так же поступали и в монастыре города Амида в северной Месопотамии. Кто-то стоял на столбах, пристегивал себя к стене или подвешивал к потолку веревочные петли, в которые продевались руки. В монастыре Картамин[99] (ныне это юго-восток Турции) предпочитали совсем уж незатейливые технологии: укладываясь, монахи все время перекатывались с боку на бок, так что их тело вообще не замирало, или же втискивались в узкие вертикальные кельи наподобие кладовок, где сесть или лечь было попросту невозможно. Преподобный Сисой Каламонский[100] укладывался на утесе таким образом, чтобы бодрствовать от страха {21}.

Правда, большинство монахов так не умели. Иногда эти подвиги даже трактовались как нежелательные: рассказывают, что ангел неоднократно отчитывал Сисоя за его трюк с утесом и велел никогда не поучать этому других людей. Макарий Александрийский[101], чтобы не засыпать, однажды пробыл на улице 20 дней, но и в конце концов прошел в помещение: если все-таки не поспать, беспокоился Макарий, то «мой мозг иссушится до такой степени, что неизбежно отвлечется на что-нибудь». Коллеги соглашались с ним: да, недостаток сна может привести в точку, где и тело, и ум становятся слабыми и рассредоточенными. Так что руководители монашеского движения чаще советовали более умеренные методы: спи, когда совсем измотался; просыпайся до того, как полностью отдохнул, и будь внимателен в отношении того, о чем думаешь, засыпая, чтобы сны не приняли плохой оборот {22}.

Большинство монахов не требовалось убеждать в том, что умеренность – это добродетель. Они просто вели элементарную борьбу с желанием спать в комфортных условиях. Монастыри не то чтобы скупились на постели; как правило, они все-таки обеспечивали монахам базовое удобство. Например, документ об основании (типикон) Студийского монастыря Святого Иоанна в Константинополе в IX веке предписывает обеспечивать каждого монаха соломенным матрасом, набитым козьей шерстью тюфяком и двумя шерстяными одеялами. Раскопки монастырских комплексов в Египте показали, что некоторые монахи спали на возвышающихся платформах, вырезанных в камне или глине (хотя любой текстиль, который они клали на свои кровати, давно истлел), а летом, чтобы не слишком изнывать от жары, – под открытым небом. В более прохладные месяцы они могли нагревать камни и жечь финиковые косточки для обогрева; по мнению археологов, именно для этого служили небольшие ниши рядом с кроватями {23}.

Однако многие обращенные полагали, что их потребности этим не удовлетворяются. Жизнеописания монахов, полностью отказавшихся от постелей, пользовались большой популярностью, но некоторые мужчины и женщины, принявшие постриг, по-прежнему желали, чтобы у них на ложе были мягкий матрас, подушки, пуховые одеяла, овчины и изящной работы покрывала. Эти запросы выдавали их недавнее привилегированное положение: в поздней Античности и раннем Средневековье выходцы из знати славились своей любовью не только к банным процедурам, но и к хорошей постели. Шенуте ругал аристократов, которые добывали одеяльца даже для своих щенков! Знаменитый своим бессонным бдением Арсений, прежде чем оказался в Египте, в Скитской пустыни, был сенатором в Риме, однако мало какие знатные тела с такой же легкостью справлялись с шоком аскетической жизни. По этой причине Августин Блаженный предлагал, чтобы новообращенным из элиты дозволялись некоторые послабления в отношении постели, иначе им не выдержать столь тяжелой для них новой жизни. Он часто отмечал, что аскетические вызовы – дело относительное, поскольку принадлежность к какому-то классу неизбежно обусловливала исходное физическое состояние {24}.

Все эти методы имели серьезные недостатки, и неудивительно, что некоторые монахи сокрушались о существовании усталости в принципе и хотели избавиться от нее навсегда. Некий монах как-то написал Иоанну Газскому[102] письмо, где спрашивал совета, как не впадать в сонливость в начале весны, когда день удлиняется и недуг рассеянности одолевает разум. Но оказалось, что и сам Иоанн страдает от того же – борьба с сонливостью и рассеянностью, увы, не ослабевала. Один раз в жизни Иоанн не нашелся что ответить {25}.

* * *

Испытания монахов в деле ограничения мытья и сна не так хорошо известны сегодня, как их нашумевшее стремление отказаться от секса. Узнай они об этом, многим было бы обидно. В риторическом диалоге между христианином по имени Закхей и философом Аполлонием, написанном между 408 и 410 годами, Закхей утверждает, что отказ от одного только секса – самый низкий уровень в игре: такие люди не просто продолжают жить у себя в доме и общаться с теми же людьми, что и раньше, но и не меняют своих привычек в одежде, сне, пище и молитве, и остальные монахи намного превосходят их {26}.

Отречение от плотских утех – одна из многих психосоматических-соматопсихических практик, имевших важное значение для монашества. И одна из многих практик, о частных аспектах которой шли нескончаемые споры, ибо, несмотря на общее согласие о том, что надо перестать заниматься сексом, монахи не могли сойтись