духом этого места, самым родным существом для всех здешних улиц, мостов и фонарей. И музыка подхватывает нас своим плавным звучанием и утягивает всё дальше от реальности. И я перестаю что-либо понимать.

Сплю ли я? Или даже так: жива ли я? Хочу ли я, чтобы Гетбер оказался прав? Слишком глобальный вопрос. Надо определиться для начала, хочу ли я вообще хоть что-нибудь. Раньше ведь много чего хотелось: время приходилось делить между учебой и увлечениями, давалось это с трудом, как когда делишь полукилограммовый тортик между тридцатью гостями. А теперь — гости ушли, ешь не хочу, да только пропала всякая тяга к сладкому.

— У вас прекрасно получается.

Кто мне об этом сказал? Гетбер? Или мой напарник по танцам? Или сам Вей, который продолжает присматривать за своим городом, даже лишившись физического воплощения.

Я распахнула глаза.

Напарник смотрел на меня, не отрывая взгляда. И я, смущенная, улыбнулась.

Музыка утихла, и прикосновение теперь оборвалось окончательно.

— Я бы хотела посмотреть, что происходит вокруг, — ответила я наконец.

— Всё то же, что и всегда, — заметил он, пожимая плечами. — Но, само собой, я не могу отказать даме в просьбе и не пройтись с ней по нашему чудесному городу.

Моя правая рука вдруг оказалась в его левой, и неожиданный спутник повел меня прочь от постамента — к той самой периферии, которую я так желала увидеть. Ладонь пронзила тысяча иголочек, будто я прижалась к еловой ветке.

— Кстати говоря, — поделился он, — эта площадь была, пожалуй, первым общественным местом, возведенном в городе. Здесь тогда мало чего было, буквально несколько домов, но уже в тот момент на площади вовсю укладывали брусчатку. Так что идём мы с вами сейчас по истории.

— А птицу водрузили тогда же? — поинтересовалась я.

Моего спутника это неожиданно развеселило — даже из-под маски я расслышала, как он фыркает.

— Птицу позже. Да и в целом — непростая это птица. Магическая. В её глаза встроены особые устройства, не возьмусь описывать их подробнее… Которые передают изображение колдуну. Это самая высокая точка в городе, так что птичка может глядеть куда дальше, чем мы, лишенные крыльев. Ещё, к слову, она крутится. Есть даже приметы. Большой удачей считается увидеть, что птица смотрит на юг — это значит, сейчас все спокойно. А если птица смотрит на север…

— То что?

— Вы ведь и сами знаете, какие у нас взаимоотношения с Лорьян-Шоле.

Само собой, я не знала. Но не стала в этом признаваться. Подозреваю, не самые радостные.

— Что насчёт сейчас? — поинтересовалась я.

— Вот видите, там, позади, высокая такая башенка на узком таком дворце? Это здание мэрии. И башня находится, можно сказать, в основании компаса. Ровно на севере, на ноле градусов. Выходит, сейчас птичка посматривает на северо-запад. Не слишком радостно, но и не безнадежно. Вейзенская академия, к слову, лежит на юго-востоке.

Вейзенская академия… Знаем такую. Интересно, почему он вспомнил о ней сейчас?

— А вот там, — продолжил мужчина, — видите, из-за тех домов выглядывает нагромождение куполов? Это здание музыкального театра имени Вилфирта Ёнга.

— Знакомое имя, — кивнула я. Впервые, будем честны, его слышу.

— Как вы считаете, его методы устарели? В последнее время часто слышу нечто подобное… Хотя, как мне кажется, он в самом деле заложил хорошую базу, фундамент, и если бы не он, что было бы сейчас с нашей магией? Только хаос и никакой системы.

— Я тоже так думаю, — согласилась вполне искренне. — База в любой области — это очень важно.

Он на краткий миг обернулся и взглянул на меня.

Мы стали двигаться чуть в отдалении от бесконечных лотков. Почти-Вей сначала обратил внимание на ту (вроде как) гадалку, которую я и сама заприметила в самом начале.

— Надджа, — представил её мой спутник. — Честно говоря, я бы не советовал вам к ней обращаться. Я как-то обратился, по глупости… такого мне насулили… если отбросить метафоры, сказали, что в будущем предателем собственной империи стану. Ну какой я предатель? — он развел руки в сторону. — Ещё любовь предсказали великолепную, такую, что сердце превратит в фарш, обратно не соберешь. Шесть лет с тех пор прошло, а любовь… ну да ладно.

Потом его взгляд упал на девчонку, продающую шелковые платки. По площади гулял легкий ветерок, а платки ему вторили, колыхаясь от легчайшего дуновения. Девчонка и сама, кажется, держалась из последних сил — тоненькая, как тростиночка. Зато волосы густые, как лошадиная грива.

— А это Сента. Она недавно появилась здесь, года три назад. Сменила мать. Мне кажется, у неё платки даже искуснее получается. Сам бы покупал и носил, да только, боюсь, не поймут… И ещё она сказки рассказывает так чарующе, заслушаешься. Мне кажется, она немного волшебница, но вряд ли у неё есть время и деньги на учёбу.

Мы прошли чуть дальше.

— О! — обрадовался мой спутник. — Сейчас между домами мелькнуло здание главного банка. Его недавно построили. Проценты дерут… И при это делают вид, будто все такие благодетели. Посмотришь на таких мошенников, начнёшь радоваться тому, что обучен математике. Дурят людей без зазрения совести. Знал я одного простого работягу, Аццо его звали, так ему пришлось продавать дом, единственное, что было, чтобы расплатиться с ними…

Мне начало казаться, что я медленно, но верно становлюсь частью этого города, вливаюсь в него и растворяюсь, как яркая капля акварели в стакане с водой. Я слишком бледна, чтобы предать воде хоть какой-нибудь оттенок, и все-таки я неразличима с ней, едина, и без меня её бытие представить уже невозможно.

Теперь почти-Вэй кивнул на одного из тех жонглеров, что произвели на меня такое сильное впечатление. Он был одет в костюм: левая половина жёлтая, а правая — красная, черные кудри собраны в высокий хвост.

— А это Джерт. Он приходит пожонглировать на площадь, сколько я себя помню. Неплохо получается, так?

Джерт одновременно жонглировал маленьким металлическим шариком, яйцом (не удивлюсь, если сырым), кошельком со звонкими монетами и чем-то шершавым, цветом напоминающим кирпич.

— Неплохо, — не стала спорить я. — Скорее даже хорошо.

— Вот именно, — мой спутник выдержал театральную паузу. — Представьте, как я удивился, когда полтора года назад он пришёл учить нас колдовать над животными. Не в том плане, что мы пытались превратить их в бессмертных монстров. В более полезном. Вылечить болезнь или хотя бы опознать… Один из самых трудных предметов, что мне пришлось сдавать.

— В Вейзенской академии, так? — полюбопытствовала я. И все-таки внутри уже начало проклевываться зерно сомнения.

— С вашего позволения, я хотел бы хоть ненадолго снять маску. Дань традициям