– Стадо вооруженных баранов.

– Верно. Вижу, человек ты бывалый. Воевал?

– Не знаю. Контуженый я.

– А, Натан же говорил.

Мы прошли мимо вытянувшегося солдата, наверное, дневального, набравшего воздуха полную грудь – видимо, орать что-либо собрался, да так, чтобы оглушить. Но Бояринов остановил его жестом.

– Вижу, не шуми. Это старшина Кузьмин. Ты не пальни в него случаем. Пока он в таком виде.

Мы зашли в огромную комнату, где сплошными рядами стояли железные двухъярусные кровати, пока пустые.

– Здесь будет квартироваться третья рота. Пока недоформированны первые две, но скоро и сюда заселять начнём. А вот и твоя каптёрка. Осваивайся. И переоденься. Форму по размеру найдёшь.

– Благодарю. По размеру я подберу, а вот что к чему носится, не помню. Не попутать бы.

– Разберёмся. Ключи возьми на вахте. Давай, старшина, осваивайся. Да поживее.

– Слушаюсь.

Я тоже вытянулся, как дневальный до этого. Капитан ушел, громко топая сапогами по крашеному полу. Он припадал на правую ногу. Похоже, неслабо ему досталось.

Узнав у дневального расположение вахты, сходил за ключами, повозившись с замками, отпер, наконец, дверь каптёрки. М-да, нехило. Немаленькое помещение было заставлено стеллажами, просто завалено мешками, свёртками, ещё чем-то, что при слабенькой лампе не разобрать, так плотно, что остался лишь маленький пятачок у двери, но тоже занятый столом с настольной лампой и лежаком, на котором кулем валялись тряпки.

– В натуре, берлога, – пробормотал я. Ну, с Богом! Надо бы это всё перебрать, так сказать, систематизировать, чтобы знать, что, где и сколько. Но сначала уборка. Вот этим я и занялся. Да так увлёкся, что не услышал подошедших. Только деликатный кашель заставил меня оглянуться.

– Мать моя женщина! Натан! Ты ли это?

Натан щерился во все тридцать два зуба. Наверно, лицо моё было забавным. Ещё бы, я вообще офигел – передо мной стоял в новенькой форме с двумя шпалами в петлицах кавалер ордена Боевого Красного Знамени с лицом Натана.

– Не ожидал?

– Да я вообще офигел! Извините, товарищ майор!

– Военврач второго ранга.

– Вы тоже воевать собрались?

– Что это за «вы»? Ты никак обидеть хочешь старого бедного еврея?

– Тебя обидишь. Щупальцами своими весь город опутал, как спрут. Твои знакомцы меня, контуженого старшинку, схарчат и не заметят.

Натан рассмеялся задорно, заливисто.

– Не знакомцы, а друзья. Не имей сто рублей, а имей сто друзей.

– В натуре, еврей. Натан, тебя когда воспитывали, не говорили – с друзьями дружить надо, а не иметь их. Извращенец. Морда еврейская.

Натан поперхнулся, открыв рот, потом оттуда раздался хохот.

– Да это ты извращенец, я даже подумать такого не мог!

– Вы ещё долго пикироваться будете? Нам вас отсюда слушать или как? – раздался из-за спины Натана голос Бояринова.

– Да, что это я? – Натан посторонился, пропуская в каморку комбата и того же политрука, проводившего меня до казарм. Сразу стало тесно.

– Я тут как раз прибирался.

– Хозяюшка, – сочувственным голосом сказал Натан.

– А в глаз?

– Ты, татарская морда, ещё за еврея не ответил.

– Так! – командирский тон комбата вытянул всех в струнку, даже Натана, с его двумя шпалами. – Выяснение национальных вопросов оставим для коньяка, а сейчас, слушай мою команду! Натан, как старший по званию, в уборке не учавствует – накрывает стол. Остальные – освобождаем место. Заодно надо и старшину привести в надлежащий вид. А тебе, Кузьмин, выговор за неисполнение моего приказа.

– С внесением в грудную клетку?

– Что?

– Выговор с внесением в грудную клетку? Или в личное дело? То есть тело?

– Нет, обойдёмся просто выговором. Но, только в первый и последний раз. Понял?

– Так точно!

Мы так препирались, но руки дело делали – узлы и мешки летели в углы.

– Натан, какой-то у тебя странный контуженый. В званиях не разбирается, а шпарит, будто в царской армии отслужил: «так точно».

– Я тебе, Андрюша, больше скажу – он пока в реанимации лежал, как будто институт закончил. Я его сослуживца опросил – как подменили старшину.

Я весь напрягся. Как выкручиваться? В фарс всё перевести? Стоит попробовать:

– Ага, агенты влияния разведок империалистов. Я же и иностранные языки знаю теперь: «Хаю дую ду?».

– Это что?

– Это он по-английски: «Как делаются дела», – подсказал из-за стеллажа политрук.

– Жаль, – вздохнул я, – не немецкий. А на что мне англицкий? Мы с ними не воюем. Да и не понимаю я, что это значит, так, помню почему-то.

– Давай ещё что-нибудь.

– Велком, гоу аут, файн, щет, фак, лондон из э кэпитал оф грейт британ. Ещё что-то всплывает, но я тут же забываю.

– Сереж, что он сказал?

– Заходи, уходи, замечательно, дерьмо, вообще матом и Лондон – столица Великобритании. Он, наверно, в школе английский учил. Или слышал где.

Фу-у. Может пронесёт. Вот и Натан разразился лекцией о неразгаданности устройства человеческого мозга и парадоксальности памяти. С примерами из своей богатой практики.

Ну, вот и расселись. Натан достал из своего докторского саквояжа две пол-литровые бутылки с коричневой прозрачной жидкостью. Этикетки незнакомые. Коньяк. Азербайджанский. Понюхал, когда налили в мой стакан.

– Блин, коньяк! Да хороший!

– Конечно. А ты надписям не веришь?

– На заборе тоже написано, а там дрова. Откуда мне знать, как должен пахнуть коньяк? Но ведь узнал, более того, чую – хороший.

– Ну, а я что говорил – «их благородие» подселился в старшину.

Я опять напрягся, но все рассмеялись. А Натан пересказал капитану и политруку наш с ним разговор о дворянах. Комбат покачал головой:

– Да, интересно тебе память вывернуло, старшина. Ну, долго греть-то будем? Я, конечно, понимаю – коньяк, он тепло любит, но доколе?

– И то верно, – поддержал Натан, – Старшина, скажи тост.

– Тост!

Они сначала выжидающе смотрели на меня, потом рассмеялись:

– Опять шутишь, – покачал головой Натан. – Тогда я скажу – за встречу!

Выпили. Отличный коньяк! Вообще я не любитель выпивать. Ну, так сложилось. Болею сильно с похмелья, а состояние опьянения мне неприятно. Ну, совсем неприятно. Одни неприятности от выпивки. Только один плюс нашел я – мне приятен вкус некоторых алкогольных напитков – коньяка, текилы и… И всё? А, пиво. Но, пью я, только пока не начну пьянеть. Как только в голове начнёт плыть – пить прекращаю. Меня бесит потеря мною контроля за реальностью, вернее, иллюзии контроля, прекрасно понимая, что контролировать реальность не могу и от меня мало что зависит.