Некоторые сперва заведут детей, а потом начинают думать, куда их девать. Папа Блинкова-младшего при всем желании не мог посвятить себя единственному сыну. Он из своей последней экспедиции вернулся в таком виде, что его только и приняли в институт Склифосовского. В Венесуэле, над бескрайней южноамериканской сельвой сломался вертолет, в котором летел старший Блинков. Вместе с пилотом и пассажирами он хлюпнулся, к счастью, в болото. Все остались живы, правда, папа отшиб себе что-то в животе и второй раз за нынешнее лето сломал ногу. Такая уж опасная была у него профессия – ботаник.

Так, про папу мы все выяснили, маму оставим на потом. Какие еще родственники могут быть у человека?

Керченский дедушка Блинкова-младшего тоже лег в больницу. С ним ничего особенного не случилось. Просто летом больницы пустуют: все больные выздоравливают и едут на садовые участки выращивать помидоры. А дедушка круглый год жил в сельском доме. Ему опротивело выращивать помидоры. Он сказал, что ляжет на обследование, чтобы государственная больница не пустовала, а уж от чего лечить – врачи найдут.

Московская бабушка Елизавета Михайловна привыкла жить одна со своей собакой Графкой. Она боялась, что ей навяжут Блинкова-младшего, капризничала и говорила, что за ней самой присматривать нужно. Надо сказать, что и Блинкову-младшему совершенно не улыбалось жить в ее душной квартире, пропахшей Графкой. Однажды ночью он хлебнул по ошибке водички из стакана с бабушкиными вставными зубами, и это воспоминание леденило его душу.

Наконец, мама. Она добилась большого успеха на своей службе в контрразведке: вышла на след целой группы террористов. По этой причине ей срочно понадобилось вылететь в одну горную республику. Раньше она иногда брала сына в такие командировки, особенно на юг, но теперь сказала, что это не тот случай.

«Не тот случай» был у мамы деликатным синонимом «не твоего ума дела», а «не твое дело», в свою очередь, означало «служебную тайну», поэтому задавать ей дополнительные вопросы бесполезно.

– Ничего, сдам тебя дяде Ване. Ты у него, конечно, грязью зарастешь, но человеческий облик потерять не успеешь, – решила мама и, не откладывая в долгий ящик, стала звонить по телефону.

Дядя Ваня Блинкову-младшему никакой не дядя, а полковник налоговой полиции Кузин. Его никто не называл дядей Ваней. Мама с очень давних пор, когда они вместе служили в контрразведке и были лейтенантами, звала его Ванечкой, папа – Иваном, Блинков-младший – Иваном Сергеевичем. Но когда родители говорили о нем с Блинковым-младшим, они считали необходимым перевести «Ивана Сергеевича» в «дядю Ваню». Для недоразвитых. Словно опасались, что единственный сын может подумать, будто они говорят о Тургеневе.

– Занято, – сказала мама, несколько раз набрав номер. – Пойду собираться, а ты пока сбегай к ним, позови дядю Ваню или хотя бы скажи Ире, чтобы положила трубку. Мне совсем некогда, самолет через два часа.

И Блинков-младший пошел осчастливливать Ивана Сергеевича, который еще знать не знал, что ему вдобавок к собственной дочке сдадут еще и сына друзей.

Вообще-то ничего необычного в этом не было. Полковник сам сколько раз сдавал Блинковым свою Ирку, и все к этому привыкли. В свое время он и мама Блинкова-младшего почти одновременно получили у себя в контрразведке квартиры и оказались соседями по двору. Блинковы в первом корпусе, Кузины во втором – очень удобно для обмена детьми, и вещи перетаскивать не надо.

Иван Сергеевич жил вдвоем с Иркой, без жены, и часто заходил к Блинковым, чтобы, как он говорил, погреться у домашнего очага. Хотя на самом деле футбол смотрел по телевизору. Он просто не представлял себе, что кто-то может не смотреть футбол. Он говорил: «А я шел мимо и думаю: сегодня же «Трактор» с «Нефтяником», они, как дохлые мухи, ползать будут. Дай, думаю, зайду, а то Олегу страх как скучно смотреть одному». И старший Блинков из вежливости садился с Иваном Сергеевичем смотреть, как ползают «Трактор» с «Нефтяником».

По дороге Блинков-младший придумывал какое-нибудь язвительное замечание для Ирки, которая часами могла висеть на телефоне. Но идти было недалеко, и ничего остроумнее, чем: «Опять треплешься?» – он выдумать не успел. Так и сказал, когда дверь стала открываться:

– Опять треплешься?

– Да мне по службе надо было. Я больше не буду, – виновато сказал полковник, потому что это был он. И еще стал, как смущенная первоклассница, возить по полу носком домашней тапки сорок пятого размера.

Блинков-младший покраснел, а Иван Сергеевич расхохотался и втащил его в прихожую, приговаривая:

– Не через порог, не через порог!

Они пожали друг другу руки, и полковник потащил его дальше, на кухню. Там у мойки стояла Ирка и чистила селедку.

– Могла бы и сама открыть, – заметил ей Блинков-младший.

Ирка вместо ответа показала перепачканные селедкой руки. Язык она тоже просто не могла не показать. Потому что Иван Сергеевич воспитывал дочку один и сам с удовольствием признавал, что она растет бандиткой.

Тем временем полковник взял со стола телефонную трубку и закончил разговор, прерванный из-за Блинкова-младшего:

– Собственно, мы все уже решили. Завтра между девятью и девятью двенадцатью вы скапливаетесь в банке. В штатской одежде, естественно. А в девять тринадцать я приезжаю, как положено, в форме и с мигалками, и мы их берем… Есть! – И он решительно швырнул трубку на рычаги.

– Позвоните маме, – сказал Блинков-младший. – Она улетает в командировку, а меня хочет сдать вам.

У полковника стало такое траурное лицо, как будто ему не подростка навязывают, а цыганский табор с лошадьми и медведями.

– Пап, сдали бы вы нас в поликлинику для опытов и не мучились, – предложила Ирка и захихикала, отвернувшись к мойке. – Ой, я не могу с вами, господа офицеры! Ты скажи Митьке, скажи!

– Вообще-то я собирался в Петербург, – мрачно сообщил Иван Сергеевич и стал тыкать в кнопки телефона.

Блинкову-младшему можно было не объяснять, кому в таком случае он собирался сдать Ирку.

С мамой полковник разговаривал по-военному отрывисто.

– Оля? Что там у тебя?… Когда?… Что ты говоришь?! Надолго?… Конечно!… Устрою, не сомневайся!… Прослежу!… Десять минут у нас есть?… Да я сам тебя отвезу. Сейчас буду. Есть!

После такого решительного разговора полковник, не кладя трубку, позвонил какому-то Николаю и начал с того, что спросил о здоровье его деревенской бабушки.

Блинков-младший с Иркой переглянулись. Разговор был явно не ко времени. А полковник затеял пространную беседу о хворях старушек вообще и бабушки Николая в частности.

– Значит, говоришь, иногда так спину ломит, что она и подняться не может? Так прямо и лежит пластом?… Да, ты прав. Пластом – это слишком. Если пластом, то почему в больницу не ложится? Но ходить за хлебом ей, конечно, очень трудно. Просто невозможно. Пять километров – это чересчур для такой ветхой старушенции! Пять до магазина, пять обратно – да она у тебя просто на части развалится. Ну, ничего, Николай, не расстраивайся. Развалится – соберем. Пришлем ей в деревню парочку специалистов по сборке развалившихся старушек… Нет, двоих. Еще Ольгиного сына. Ольги Борисовны, из контрразведки. Ты ее должен помнить… Ну, в дачном поселке, когда они решили, что мы террористы, и чуть не открыли огонь.