– За что?

– Сегодня у меня день рождения.

– Черт возьми, почему вы раньше не сказали, старина? – возмутился Толли. – Это надо как следует отпраздновать! Хотя, подозреваю, в этом заведении вряд ли найдется французское шампанское.

– Да не нужно мне шампанского, Толли. Зато я хочу кое о чем вас попросить.

– Все, что пожелаете, амиго.

– Перестаньте называть меня «старина». Я ведь моложе вас.

– Это просто выражение такое, Джайлс, – изобразил обиду Толли. – Сейчас все в аудиториях Лиги Плюща так говорят. Вы читали «Гетсби»?

– Да, но Фитцджеральд употребляет его иронически.

– О, Бога ради, Джайлс, – сказал Толли, – не читайте мне лекцию об иронии у Фитцджеральда. Я специализируюсь по англоязычной литературе, знаете ли. – Он поднял свой стакан. – Ладно, за вас, старина. С днем рождения и вся такая фигня. И поздравления с новой должностью.

Я одним глотком опорожнил свою рюмку, так, как дома научился пить виски. Мескаль я попробовал впервые и сразу почувствовал, как яростный огонь опалил мне горло, рухнул в желудок и уже оттуда принялся прожигать путь к мозгу. Подумать только, еще несколько часов назад я был жалок, как никогда в жизни, я так жалел себя, что чуть не бросил все и не повернул назад в Чикаго. И вот у меня есть работа фотографа, сегодня мне исполняется семнадцать, я сижу за столиком в углу мексиканской кантины, а вокруг меня экзотический новый мир – звуки, свет, краски, запахи. Я слушаю, как музыканты наигрывают мариачи, смотрю на танцующие пары, на мужчин, смеющихся у стойки.

К нашему столику подошли две девицы, придвинули себе стулья и уселись.

– Наше знакомство долго не продлится, моя радость, – обратился Толли к той, что села рядом с ним, – разве что у тебя есть брат.

Девушка рядом со мной оказалась по-настоящему хорошенькой. Круглое лицо, высокие скулы, смуглая кожа, блестящие черные зачесанные назад волосы и огромные черные глаза, в которых поблескивали огоньки свечей. Она склонилась ко мне, и локтем я почувствовал, какая мягкая у нее грудь… пахло от нее цветами. Девушка что-то прошептала по-испански.

– Боюсь, я не говорю по-испански, – сказал я. – Но готов научиться.

– За пять долларов я сделаю вас очень счастливым, – повторила девушка по-английски.

Я должен кое в чем признаться: я никогда еще не был с девушкой… ну, вот так не был. Мы с Энни много раз об этом говорили, но она хотела подождать до свадьбы, и поэтому мы только целовались, ну и немного трогали друг друга. И хотя кое-кто из моих товарищей по университету нередко ходил в квартал красных фонарей в Чикаго, меня никогда не привлекала мысль платить девушке за любовь. Возможно, я просто ханжа. И вот теперь я вдруг невероятно смутился.

– Может, потанцуем? – Я вскочил со стула и подал ей руку.

Я мог бы догадаться, что те танцы, которые я научился танцевать дома, как и все остальное из моей «прежней жизни», никак не годились для этой музыки. Но я любил танцевать и хотел научиться. Музыканты, не прекращая играть, качали головами и посмеивались над моими попытками повторять движения, которые делала девушка.

– Эй, похоже, я начинаю привыкать, – сказал я.

Девушка смеялась и переложила мои руки, чтобы прижаться теснее. Я чувствовал исходящее от ее тела тепло, оно меня обволакивало, словно ласковый весенний ветерок.

– Да, я определенно начинаю привыкать. А ты?

Девушка остановилась, и я почувствовал, как она крепко сжала мою руку.

– Я здесь новенькая, – сказала она. – Если никто не пойдет со мной в комнату, патрон меня выгонит. Вы не хотите пойти со мной, когда кончится эта песня? За пять долларов я сделаю вас счастливым.

Вот так и вышло, что, когда танец кончился, я вслед за девушкой вышел в заднюю дверь кантины, которая вела во двор. В дальнем углу его находился приземистый глинобитный домишко, в который вели несколько выкрашенных в разные цвета дверей. Девушка провела меня через желтую дверь в крошечную комнату, где на зеленом деревянном столе горела изрядно коптившая масляная лампа. В ее тусклом свете я едва смог разглядеть узкую железную кровать с тонким соломенным, застеленным грубым шерстяным одеялом матрасом и бугристой подушкой в поношенной наволочке. Не самая романтичная обстановка. Девушка села на кровать и жестом пригласила меня сесть рядом.

– Я даже не знаю, как тебя зовут, – сказал я.

– Магдалена.

– Очень красивое имя. А меня – Нед.

– Вы должны сейчас дать мне пять долларов, Нед, – проговорила девушка. – Я пойду отдам их патрону, а потом вернусь.

– Хорошо.

Я вручил ей пятидолларовую банкноту и остался сидеть на кровати в одиночестве. Когда Магдалена вернулась, я подошел к ней, встал позади нее и принялся расстегивать крючки на платье. Я чувствовал себя неловко и тронул ее за плечо.

– Слушай, все в порядке. Давай посидим поговорим минутку. А потом, быть может, вернемся и еще потанцуем.

– Вы считаете меня некрасивой?

– Конечно, нет. Я читаю, что ты очень красивая, – заверил ее я. – Мне просто хочется сначала немного поговорить. Откуда ты так хорошо знаешь английский, Магдалена?

Мы снова уселись рядышком на кровать и начали болтать. И почти сразу она вновь из шлюхи превратилась в девушку. А я вновь превратился из покупателя в обычного парня. А еще чуть позже мы стали просто двумя болтающими подростками.

Она рассказала мне, что выросла в крошечной деревне близ Бависпе в Соноре. Рассказала, что ее родители – пеоны [22] на гасиенде [23], владельцы которой большую часть времени проводят в Париже, а это, как она торжественно объявила, большой заморский город. Они уцелели, когда в 1913 году их гасиенду захватил Панчо Вилья [24], потому что пережидали революцию за границей, а в 1920 году президент Обрегон восстановил их право собственности, хотя и ограничил по новым законам размеры владений.

Однако они – очень важные для страны землевладельцы, и поэтому после революции постепенно размеры их владений вновь увеличились. Нынешний хозяин – с ын предыдущих; он вернулся из Парижа, поселился на гасиенде вместе с женой-француженкой и продолжает семейное дело. Кроме этого, девушка рассказала мне, что у нее трое братьев и четыре сестры. Отец ее работает деревенским кузнецом, а мать – прислуга в господском доме. Она с малолетства помогала матери и именно там, благодаря доброте хозяев, научилась говорить по-английски и по-французски. Работы на гасиенде для всех детей пеонов не хватает, поэтому девушки, достигнув определенного возраста, должны выйти замуж или отправляться в один из приграничных городов искать работу. В один прекрасный день к ним