Было в тех рассказах что-то пугающее и одновременно притягивающее. Хотелось узнать, чем русские боги отличаются от сибирских. Может, не так они и страшны? Кто знает…

Едигиру хотелось войти в церковь, поглядеть, как русские люди беседуют со своим богом, что просят у него, какие подарки несут. Но он долго не решался переступить порог сумрачного жилища чужих богов, боясь, что прогневит своих ему покровительствующих. А тот, русский бог, примет ли он его, поможет ли…

Разрешил его сомнения Тимофей, заметив любопытство Едигира к русскому храму. Их поместили на жительство в доме, где уже обосновались несколько воинов, занятые охраной крепости. Как-то вечером Тимофей с сыном, надев новые чистые рубахи, расчесав смазанные душистым маслом волосы на пробор, направились вслед за остальными мужиками из дома. Взглянув на одиноко сидевшего на лавке у окна Едигира, Тимофей спросил:

— Может и ты в храм с нами пойдешь? Мы тебя не неволим, но хоть посмотри на службу, послушай. А там уж сам решай — оставаться тебе дальше или обратно сбежишь. Пошли с нами.

Не желая обижать их, Едигир пошел на службу. В церкви собралось почти все население городка. Люди стояли, обнажив головы, перед батюшкой, что-то громко читающим по толстой книге, лежащей перед ним. Задняя стена храма была изукрашена деревянной резьбой в виде чудных цветов и плодов. Там же висели разного размера доски, с которых на Едигира смотрели бородатые лица людей. В центре помещалось изображение женщины с ребенком на руках. Она нежно прижимала дитя к себе и взгляд ее, направленный поверх людских голов, задумчивый и печальный, таил легкую грусть и скрытое страдание.

— Кто это? — спросил Едигир шепотком у Тимофея и кивнул в сторону женщины с ребенком на руках.

— То Богородица, — так же тихо шепотом ответил он и перекрестился, — мать Христова.

— А он кто?

— Христос? Он — сын Божий и спаситель наш.

— От чего спаситель? От врагов?

— И от врагов тоже. Его Господь отправил на землю, а люди распяли. Давно это было.

— За что? — поразился Едигир.

Но на них начали оглядываться и Тимофей махнул рукой, показывая, мол, не место для разговоров.

А вечером Едигир долго выспрашивал у старика, кто такой Христос и почему он пришел на землю, кто его родители и о многом другом. Тимофей терпеливо, как умел, отвечал ему, а потом посоветовал:

— Ты бы к батюшке сходил, он лучше расскажет обо всем. А захочешь, так и окрестит тебя в нашу веру.

— Это как окрестит?

— Молитву над тобой прочтет и будешь одной веры с нами. Крест на шею повесит, чтобы защищал тебя от врагов…

— Как защищал? — не понял тот. Я себя и сам могу пока защитить.

— Себя ты от людей можешь защитить, а вот от чертей, да бесов сам не сможешь. Для этого крест и нужен человеку.

— А креститься зачем? — не унимался Едигир.

— Слушай, я тебе не батюшка! — не выдержал старик. — Вот как придешь к нему обо всем и выспрашивай. Понял?

— Понял, — вздохнул тот.

Через несколько дней Тимофей сообщил Едигиру, что батюшка ждет их и готов переговорить обо всем, что тому интересно узнать о вере христианской. Сам он готов быть толмачом при Едигире, поскольку русской речи он хорошо пока не знает.

Едигир воспротивился, было, такому повороту. Не привык, чтобы кто-то решал за него то, что он и сам в состоянии решить. Но Тимофей и не пытался уговаривать, а лишь пожал плечами: "Не хошь, как хошь". Чуть посидев, Едигир, наконец, решился: "Будь, что будет". Он всегда сможет обратиться к своим богам и отвергнуть русского. А узнать о таинственных русских божествах было интересно. Что-то подталкивало его, звало, манило.

Батюшка встретил их со степенной сдержанностью и больше расспрашивал Едигира: кто он да откуда, как попал в городок. Его проницательные темные глаза смотрели на собеседника со вниманием и сочувствием. Казалось, именно с него списаны лики святых, находящихся в церкви. Едигира так и подмывало поинтересоваться — не его ли предки изображены на стенах.

Потом Едигир приходил к батюшке еще несколько раз и даже пытался спорить с ним, заступался за своих богов, которых батюшка помянул недобрым словом. Но далеко ему было до опытного в подобных спорах священника, который оставляя за собеседником право выбора в то же время твердо и без нажима подводил его к мысли о временности бытия на земле, о вечном блаженстве и путях спасения души. Перед Едигиром как будто новый мир открылся, наполненный красками и оттенками. Домой он возвращался грустный и задумчивый, но и просветленный иным зрением на вещи и людей его окружающих. Хотелось вернуться обратно, спросить еще о чем-то, возразить, усомниться в законах христианских…

Днем он беспрепятственно мог уходить в лес и бродить в одиночестве, размышляя обо всем. Не было рядом старого шамана, с которым мог бы посоветоваться, обратиться к богам… Он был один в новом незнакомом мире и даже стал ловить себя на мысли, что боится… Боится не смерти, а пустоты, возникшей неожиданно в нем. Она пугала больше всего.

Он подошел к огромной разлапистой березе с обломанной верхушкой и, прислонясь к стволу, зашептал:

— Как мне жить одному на свете, потерявшему все. Нет у меня ни брата, ни жены, ни детей. Нужна ли мне жизнь? Зачем она мне? У тебя, береза, вон, сколько родни и подруг — протяни ветку и достанешь. А мне тяни не тяни руку, а чужие люди кругом. Почему оставили боги меня? Чем я прогневил вас?

Налетел слабый ветерок. Зашелестели листочки на березе, зашушукались меж собой. Слышится Едигиру, будто смеются они над ним, а совета дать не желают.

— Смеешься? — вскрикнул он. — Смешной я, да? Чужой я тебе? А вот русский батюшка говорит, что любить ближнего надо как себя самого. И я хочу, пусть любят меня и сам любить хочу. Хочу!

Стих ветерок, улетел дальше. Успокоились листочки на березовых ветвях, опустились на лицо плачущего мужчины, гладят, ласкают, отирают слезы.

— Спасибо тебе, береза. Утешила. Выходит, больше и некому. Обратно мне хода нет на свои земли. Тут жить надо. Приму их веру. Может, так и надо.

Вечером он вошел в храм задолго да начала службы и обратился к священнику:

— Хочу одной веры с вами быть. Креститься хочу.

— Выходит, наставил тебя Господь, коль так решил. Не спешишь ли, сын мой? Нет ли в сердце твоем корысти какой или злобы?

— Не знаю, что это. Хочу, чтобы помог бог христианский вернуть мне земли предков моих. Хочу одолеть врагов своих.

— Коль те враги веры христовой, то Господь даст тебе силы в борьбе с агарянами неверными. Но о каких землях ты говоришь?

И Едигир решил открыться батюшке, рассказать, как был изгнан из земли своей, как хотел умереть, но очутился здесь.

— То все промысел Божий, — положил ему руку на плечо священник, вглядываясь пристально в глаза, — выходит, не простой ты человек, а князь сибирский. Кому еще открылся в том?