– Ну, во‑первых, хочу поблагодарить вас за то, что вы позвонили мне тогда в четверг, – начал я свою импровизацию. – Вы поступили совершенно правильно. Любой российский гражданин, став, пусть и не по своей воле, свидетелем тяжкого преступления, обязан проявить сознательность и объявить о свершившемся преступлении…

Геннадий Викторович быстро сморгнул и удивленно посмотрел на меня. Не знаю, сыграно было удивление или оно действительно имело место, но все было вполне достоверно.

– Вы о чем это сейчас говорите? – недоуменно спросил он.

– Как о чем? О вашем четверговом звонке, – пояснил я.

– Кому? – Его удивлению, кажется, не было границ (в нем явно умер Станиславский).

– Мне, – удивленно ответил я, стараясь не переиграть.

– Когда? – снова спросил он, заморгав глазами.

Я опять ответил, с еще большим чувством:

– В прошлый четверг. Неужели подзабыли?

– Я вам не звонил, – преодолев замешательство, произнес Геннадий Викторович. – Я и вашего телефона-то не знаю. Собственно, и к чему он мне?

– Да? – пристально посмотрел я на него.

– Разумеется, – ответил он.

Так или иначе, но с толку господин Ионенко был сбит. И я решил брать быка за рога:

– Ну, значит, я все-таки ошибся. А вашему водителю Левакову вы зачем звонили во вторник вечером?

– И Левакову я не звонил, – ответил Геннадий Викторович и добавил: – По крайней мере, во вторник вечером.

– А когда звонили?

– Да я уж и не помню, – пожав плечами, ответил Ионенко.

– То есть когда вы звонили своему водителю последний раз, вы не помните, – констатировал я тоном школьного учителя. – А когда вы его видели последний раз – это вы помните?

– Вот это помню. Это было во вторник двадцать шестого августа, – как по заученному, проговорил Ионенко.

– А в котором часу?

– Вечером, когда Василий отвозил меня домой…

– А точнее?

– В седьмом часу вечера. Он привез меня домой, и я его отпустил.

– А когда он за вами обычно заезжал, чтобы отвезти на службу? – поинтересовался я.

– Всегда в четверть девятого. Это было незыблемое правило, и мне совсем ни к чему было ему звонить и предупреждать об этом.

– Понятно, – кивнул я. – А скажите, вы ничего не заметили в поведении или состоянии вашего водителя Левакова в прошедший вторник? Ну, может, он нервничал, был подавлен, зол, к примеру, или, наоборот, весел… То есть не было ли чего-то необычного в его поведении?

– Все было как всегда. – Геннадий Викторович сделал вид, будто припоминает события вторника, хотя следователь наверняка задавал ему такой же вопрос, и он на него уже отвечал, причем так же, как теперь мне. Вообще, в его поведении было нечто настораживающее, хотя, если бы меня сейчас спросили, откуда у меня появилось такое ощущение и на чем оно основано, я ничего вразумительного ответить бы не смог… Его можно назвать шестым чувством.

– А как о человеке вы можете что-нибудь сказать о Василии Левакове? – попросил я.

– Конечно. Василий был очень исполнительным и обязательным, на него всегда и во всем можно было положиться…

– Это все? – с удивлением посмотрел я на исполнительного директора риелторского агентства.

– Ну, что еще… Семью свою он еще очень любил, – не сразу произнес Ионенко. – В смысле, сестру и брата.

– И мог сделать для них все, что угодно?

– Ну, не знаю, о чем вы говорите, – не сразу ответил Геннадий Викторович. – И потом, откуда мне, собственно, знать, мог Леваков сделать для своей семьи все, что угодно, или не мог? В конце концов, он был простым…

– …водителем, а вы исполнительным директором крупной компании, и точек соприкосновения, кроме служебных, у вас было мало… – закончил я вместо Ионенко последнюю фразу. – Так?

– Примерно так, – сдержанно согласился со мной Геннадий Викторович.

– А вас не смущало, что он сидел за разбой?

– Нет, не смущало, – ответил Ионенко, как мне показалось, с некоторым вызовом. – Оступиться раз в жизни может всякий…

– Леваков оступался дважды, – произнес я как бы между прочим.

– Ну и что? Все мы люди, мало ли что в жизни может произойти…

– В смысле, человеки? – добавил я и вопросительно посмотрел на исполнительного директора.

– Что? – не понял моей последней фразы Ионенко.

– Ничего, это я так, – сказал я как можно добродушнее. – В общем, мне ясно…

– Да что вам, собственно, ясно? – кинул на меня не очень приветливый взгляд Ионенко.

– Мне ясны ваши ответы, господин Ионенко, – пояснил я. – Они очень и очень убедительны…

– Это потому, что мне нечего скрывать, – сказал Геннадий Викторович и, облегченно выдохнув, добавил: – Ни от следствия, ни от прессы. Значит, на этом мы можем закончить?

– А вас уже допрашивали? – поинтересовался я, будто не расслышав его последней фразы.

– Конечно, – ответил Геннадий Викторович. – И я с удовольствием рассказал все, что знал.

– Я так и понял, – сказал я. И продолжил разговор дальше, несмотря на то что Геннадий Викторович Ионенко уже выказывал нетерпение и хотел как можно скорее завершить нашу беседу: – У Василия Левакова ведь была девушка? Наташей, кажется, ее зовут…

– Я о ней ничего не знаю, – как-то слишком поспешно отреагировал исполнительный директор агентства.

– Ну как же, – с удивлением посмотрел я на него, – она работает в вашей фирме. Ну, вспомните: Наташа Челнокова…

– Ах, Челнокова. Да, я ее знаю. Ну, как знаю, – поправился Геннадий Викторович. – Знаю, что есть у нас такая сотрудница… Вот и все!

Зачем он сделал вид, что якобы вспомнил Челнокову? Не очень артистично получилось, весьма настораживающий фактор. А не означает ли это, что Ионенко знает Наташу больше, нежели хочет мне представить?..

– А какую должность она у вас занимает?

– Она работает у нас ведущим специалистом.

– И что она у вас ведет?

– На ней аренда квартир и нежилых помещений в Москве, – как-то нехотя произнес Ионенко.

– И с ней можно поговорить?

– К сожалению, нет.

– А что так?

– Она неожиданно уехала.

– Как это – уехала? Когда? – быстро спросил я.

– Ну, так… Взяла отпуск и уехала, – как мне показалось, с легкой насмешкой ответил Геннадий Викторович.

– А разве сезон отпусков еще не закончился? – удивился я.

– Закончился. Но она взяла административный отпуск, по семейным обстоятельствам… Не стану же я чинить препятствия.