– Мои соболезнования.

– Как же так, как я мог не заметить?.. И ведь проснулся в полной уверенности, что один!

– Теперь ты обязан жениться на своей Катеньке, как порядочный человек.

– Шуточки у тебя! Я не восточный человек, чтобы гарем заводить… Их же вон сколько, а я один!

– Жанна мне достанется… – промурлыкал ехидно Сидоров.

– Ну уж нет! – яростно зашептал Айхенбаум. – Прорвемся… – Он неожиданно задумался. – Слушай, Яша, а у тебя нет такого ощущения, что ты занимаешься чем-то не тем?

– В каком смысле?

– В смысле работы… По-моему, это очень скучно – быть клерком.

– Русик, а еще таких, как мы, называют иногда яппи. Мы средний класс, нас в Москве очень много. Журналы читаешь?

– Я не хочу быть клерком, яппи, средним классом. Я хочу… Если б знать, чего я хочу!

Сидоров запыхтел в трубку:

– А знаешь, Руслан Генрихович, мне моя жизнь тоже не особенно нравится… Я жалею о том, что я не садовод, например. Мне иногда снятся сады. Солнце такое жаркое, а в саду тень и прохлада, запах фруктов и цветов – сладкий, свежий… и почему-то тоска на сердце.

– Тебе надо сходить к психоаналитику.

– Вот сам и иди! – Сидоров разозлился, нажал на отбой.

Айхенбаум послушал короткие гудки, а потом положил трубку на стол.

«И тоска на сердце… – уныло повторил он. – Ненавижу праздники!»

Надо было идти на кухню, где неплохая, в общем-то, девушка Люба (Катя?) самоотверженно жарила ему на завтрак яичницу, но так не хотелось…

…Зима в Москве после новогодних и рождественских праздников тянется долго, скучно и под конец надоедает так, что о марте думают как о долгожданном освободителе. Но март московский – обманщик и вредина, он и не думает никого обнадеживать. Холодный и скользкий, он безжалостно продолжает традиции февраля…

В «Минерве-плюс» отмечали международный женский праздник, вернее, его приближение – непосредственно само Восьмое марта являлось нерабочим днем. Мужчины честно накупили охапки мимозы, принесли обязательную дань – накануне смели с прилавков все мелкие безделушки, сувенирчики, коробки конфет, плюшевых зверей, альбомы для фотографий…

Что касается Платона Петровича Крылова, то он самолично отправился поздравлять свой персонал.

Начал с низов. Пожелал счастья и долгих лет жизни Людмиле Климовне, техничке. Людмила Климовна со свойственной ей простотой и честностью ответила, что лишние годы жизни ей ни к чему, потому что она, Людмила Климовна, уже давно (тайно и явно) мечтает «поскорее сдохнуть» и, вообще, «какой смысл долго мучиться, если счастья все равно нет?..».

Платон Петрович не нашелся, что ей ответить, и прямиком отправился к Зине Рутковской. Ей он пожелал творческих успехов и боевого задора. Зина Рутковская моментально напряглась – она решила, что начальник опять намекает на тот досадный инцидент, когда на него свалилось мозаичное панно «Битва при Грюнвальде», иначе при чем тут творческие успехи?.. А словосочетание «боевой задор» явно указывало на название этого самого панно.

Зина Рутковская немедленно начала плакать, поскольку с утра ждала, что к ней в подсобку зайдет Барбарисыч, а тот так и не зашел. Вывод – не любит. Намек начальства был последней каплей, и она не смогла сдержать слез.

Тогда Платон Петрович убитым голосом заявил, что Зина – «наш самый ценный сотрудник». Это уже было откровенное издевательство, и Зина зарыдала в полный голос…

Вытирая платком лысину, обескураженный Крылов столкнулся в коридоре с Полиной – та опоздала ровно на полдня и даже не соизволила позвонить.

– Ну что? – грозно спросил Крылов. – И где мы были? Надеюсь, мы не думаем, что оправдаем такое поведение Женским днем?..

Вопрос был из серии риторических, и отвечать на него, по сути, было необязательно.

– Увольняйте… – пробормотала Полина, затравленно улыбаясь. – По Трудовому кодексу вы имеете полное право. Увольняйте! По статье!

И, стуча каблучками, она убежала к себе в приемную.

Платон Петрович почувствовал себя распоследним извергом.

У него моментально заныл желудок. «Предъязвенное состояние, – не так давно сообщил ему гастроэнтеролог, у которого Крылов был на приеме. – С этим, батенька, не шутят. Берегите нервы, питайтесь по часам…»

Этим утром Платона Петровича даже не покормили дома, поскольку жена его сурово заявила, что «некоторые на своей шкуре хотя бы раз должны почувствовать, что такое тяжелый женский труд и что бывает с теми, кто его не ценит!».

В довершение всего прикованная к постели мать-инвалид сходила под себя, а ее сиделка с неожиданной наглостью стала требовать прибавку к своей зарплате, мотивируя это «невиданной инфляцией». «Иначе я все брошу и уйду вот прямо сейчас, сию секунду!» Шантаж чистой воды.

Словом, утро не задалось, хорошо еще, что сестра тещи успела запихнуть ему в портфель термос с горячим молоком и пирожки собственного приготовления…

Платон Петрович отправился по отделам.

Информационный он пропустил, поскольку ни одной женщины там не работало, а вот в бухгалтерии его ждал сюрприз.

– Платон Петрович, вы в курсе, что Ниночка у нас замуж выходит? – обступили его.

– Хоть что-то хорошее… – застонал Крылов. – Нинуля, милая моя, я так рад!

От избытка чувств он принялся обнимать Нину Леонтьеву. Та засмеялась и пошутила, что теперь у ее жениха есть повод для ревности.

– Да кто жених-то? – нетерпеливо спросил Крылов.

– Юра Пересветов, кто ж еще!

– Сразу двое моих сотрудников… нет, вы только подумайте! – ахнул он. Романы между служащими он не одобрял, но тут случай был особый – Платон Петрович хорошо знал, что и Нина из бухгалтерии, и системный администратор Юра были людьми глубоко одинокими и не слишком счастливыми. – От меня подарок… от имени конторы подарок… – Неожиданно его озарила идея. – Послушайте, девочки, а ведь это событие мы и должны отметить всей конторой! Потому нас всех можно считать одной семьей!

– Точно! – закричали все вокруг.

Нина улыбнулась, покраснела и поправила очки.

– Хорошо, – мягко произнесла она. – Я и сама об этом думала. Приглашаю всех.

– И когда же? – поинтересовался Крылов.

– Двадцать четвертого апреля, в субботу.

* * *

В комнату с задумчивым видом медленно протиснулся Гурьев.

– Что вам, Николай Ионович? – любезно спросила Карина.

– Нет, ничего. Я, собственно… – промямлил Гурьев. – Ах, да – я же вас, девочки, хотел поздравить с праздником! – опомнился он.

– Спасибо, Николай Ионович, – развернулась в кресле Жанна. – Вы такой милый! Я вас просто люблю.