Это неприятно. Но я не отстраняюсь.

Просто потому что не хочу показывать свои чувства. Мысленно твержу себе, что жрец не посмеет заявить права ни на меня, ни на кого-либо иного из избранных. Мы неприкосновенны для всех, кому в этом году не выпало чести выбирать себе пару.

— Считаю, что не вам судить об этом. И что сперва следовало бы узнать мнение владыки.

Айоней замирает. Потом убирает руку. Усмехается.

— А ты горда и честолюбива. Но привлекательна. Твое дерзкое сердечко уже не свободно? Что ж, время покажет, есть ли у тебя шанс стать парой сильнейшего. Но мне приятно видеть, что боги не ошиблись, выбирая тебя спутницей одному из моего народа.

— Меня выбрали не боги, а вы.

Кажется, мне удается удивить сехеди. Лишь на миг, однако этого хватает, чтобы из его глаз исчезла насмешка. Вот только то, что приходит ей на смену, настораживает еще больше.

— Лхасси не заменяют выбор Прародителей своими предпочтениями. Лишь доносят до людей и ардере волю покровителей.

— Тогда почему вы сомневались в правильности их решения?

— Пояснишь?

— Я не верю, что боги являются ежегодно только ради того, чтобы указать вам на горстку наиболее подходящих для продолжения рода людей. Если они могут говорить с вами, давать советы и подсказки, то почему не возвращаются к вам, своему народу? Почему не избавят вас от постыдной зависимости от нас, слабых, короткоживущих, одноликих, бескрылых? За что наказывают вас, лишая потомства, отказывая в том, что люди имеют в изобилии? Думаю, всё гораздо проще: вы говорите от имени богов, но решение принимаете сами.

Мне удается задеть сехеди по-настоящему. Пусть это неосмотрительно и слишком по-человечески, но мне не жаль. Не хочу, чтобы он видел во мне лишь покорную человеческую женщину.

Порыв холодного воздуха внезапно врывается в помещение, юркой лисицей пробегает меж колонн. Айоней прищуривается, произносит тихо, словно предупреждая:

— Тебе следует быть аккуратнее в выборе выражений, дитя.

— Я не ребёнок.

Не знаю, чем бы закончилась наша беседа, но вместе с ветром в храм проникает эхо тяжелых шагов. Удивительно, почему мы оба не заметили их прежде?

— Почтенный сехеди, госпожа права, — доносится до нас знакомый чуть хрипловатый голос. — Она прошла испытание, значит, доказала свою зрелость как минимум перед духами долины.

Лхасси оборачивается, склоняется почтительно.

— Владыка, жаль, вы не застали начало нашего разговора. Уверен, ваша уверенность в сделанных выводах сильно бы пошатнулась. У девушки ложные представления о мире, дерзкий язык, а чувство такта, кажется, ей вовсе незнакомо.

Дорнан подходит к нам уверенной легкой походкой. На нем слегка запыленная одежда, на сапогах виднеются пятна свежей грязи, волосы растрепаны. И всё равно перед ним хочется склониться, настолько от него веет силой и уверенностью. Алти-ардере стягивает с рук перемазанные перчатки, небрежно затыкает их за пояс.

— Вот как? — Дорнан разворачивается ко мне, под его пристальным взглядом я вспыхиваю. — Рад видеть, что вы уже достаточно окрепли, чтобы вести споры с сехеди, однако, честно сказать, не ожидал встречи с вами здесь.

— Извините, — склоняю голову, — возможно, я действительно позволила себе лишнее. К тому же не знала, что моё присутствие в храме нежелательно.

— Я этого не говорил. Просто… — он старается смягчить тон, но я все равно улавливаю напряжение в его голосе, — …для нас это священное место, оно требует особого отношения. Под этими сводами следует умерить гордость и придержать язык.

— Только мне?

О боги! Ну почему я не могу удержаться от колкости? Я могу злиться на весь мир, но, если хочу достичь цели, с владыкой мне стоит быть покладистой и милой. Вот только вместо этого я проверяю пределы его терпения, словно чудная, неведомая сила вытягивает из сердца всё, что должно было оставаться скрытым.

Впрочем, похоже, владыку моя резкость больше забавляет, чем сердит.

— Не дерзи мне слишком часто, Огонёк, особенно при свидетелях, — таким будничным тоном он мог бы давать совет относительно того, как лучше ставить хлеб в печь или ощипывать кур. — Немного искр — это хорошо, но опасайся разжечь настоящее пламя. По крайней мере до того, как научишься его тушить без посторонней помощи. Итак, зачем ты пришла?

Айоней отворачивается от нас, оставляя за владыкой право разрешить неприятную ситуацию.

— Надеялась на встречу с вами. Хотела поблагодарить за помощь. Если бы не вы, болезнь могла бы затянуться надолго.

— Любой бы на моем месте помог. Хорошо, что тебе легче. И всё же, для чего на самом деле ты меня искала?

И снова это неприятное чувство, будто он видит меня насквозь, читает как открытую книгу.

— Если это допустимо, я хотела бы знать, какова судьба тех избранных, что провалили испытание.

Айоней и Дорнан обмениваются быстрыми взглядами. Могу поклясться, что между ними происходит немой диалог. Но он слишком быстр, чтобы уловить его суть.

— Сейчас не время это обсуждать.

— Моя подруга… — отступать мне некуда, — с ней всё в порядке? Я хотела бы увидеть ее. Если это не нарушит никаких правил, — добавляю в голос мольбы. — Это же не запрещено?

— Нет, конечно. Мика, верно? Она в порядке, насколько мне известно. Вы обязательно увидитесь и наговоритесь всласть после окончания отбора.

— Но почему после?!

— Я же говорил, ребёнок, — фыркает лхасси. — Позвольте откланяться, владыка, ибо моего терпения может не хватить. Подожду, пока вы закончите.

Айоней оставляет нас наедине, и я выдыхаю облегченно. Как бы то ни было, Дорнан не вызывает такого отторжения, как сехеди. Его слову, кажется, можно верить, он доказал свою человечность не только на вершине, увенчанной древними руинами, но и две ночи назад, спасая меня от невыносимого жара лихорадки.

— Это ради Мики, — терпеливо поясняет владыка. — Представь, каково ей, проигравшей, видеть твою победу.

— Вы ее совершенно не знаете! Ей чужда зависть.

— Хотелось бы верить, что так и есть.

— Она мой друг, а не ваш. Вам-то какая разница?

— Скажем так, отчасти я заинтересован в тебе. Следующее испытание потребует от участников собранности. Не хочу, чтобы ты провалила его из-за ненужных переживаний и угрызений совести.

— А если я поклянусь, что и дальше буду прикладывать все возможные усилия, чтобы достойно показать себя на отборе?

Про себя отмечаю, как легко и просто ему удается манипулировать моими порывами. Всего несколько слов — и я уже даю такие важные обещания. Подумать только! Удивительно крепкой оказывается единственная ниточка, привязанная ко мне. Послушная марионетка, танцующая по мановению руки, скрытой за раскрашенной ширмой…