Оказалось, что у потенциальных свидетелей очень короткая память. О краже часов школьники забыли очень быстро. Информация о неприятностях, так же как и выученные уроки, не задерживалась у них в головах. В одно ухо влетала, из другого вылетала.

Расследование зашло в тупик. Вместе с тем активизировались репетиции обоих спектаклей. И Макар Семенович, и Нянькин спешили выпустить спектакли к Новому году. Конкуренция между ними стала явной. Они поделили театральный класс на две половины. Получилось так, что все старенькие оказались в мюзикле у Нянькина, а все новенькие в спектакле у Макара Семеновича. Правда, был один старенький, которого Нянькин пригласил в свой спектакль. Им оказался Юрик. Позвали его, как узнал Рома позже, потому что Юрик неожиданно сделал сальто с батута.

Не просто полетел вверх тормашками, как в свое время Рома, а прыгнул и приземлился на ноги.

Вышло это так: на уроке акробатики Нянькин стоял возле батута, объяснял новеньким, как делать сальто вперед, как отталкиваться, как группироваться. Но по выражению его лица было понятно, что новеньким научиться премудростям акробатики не дано. Из стареньких, правда, сальто без поддержки делал только один Веролоев, но все старенькие этим очень гордились.

– Убирайте батут, – сказал разочарованный Нянькин.

И тут Юрик, не говоря ни слова, вскочил на батут, два раза прыгнул, чтобы раскачаться, а на третий сделал сальто. Да какое! Правильное. Да что там правильное, практически идеальное сальто вперед. Встал на чуть согнутые ноги и тут же выпрямился, как спортсмен на Олимпиаде. Веролоев только фыркнул и отвернулся. Но этого никто не заметил, потому что все, не сговариваясь, захлопали в ладоши и бросились поздравлять Юрика.

И вот теперь он репетировал в модном мюзикле, танцевал стрит-дэнс, брейк-дэнс и тектоник, а Рома осваивал мучительно медленный средневековый танец, в котором было только одно движение, словно вы пальцами ноги трогаете очень холодную воду.

Нянькин ставил участникам своего спектакля свежие хиты, а Рома сидел и слушал записи унылой лютни, которые проигрывал им Макар Семенович, чтобы актеры пропитались духом Средневековья.

Юрик, играющий приспешника египетского бога Сета, дрался на палках, а Рома клеил веера своим Прекрасным Дамам.

Юрик терзал личную электрогитару Нянькина, а Макар Семенович заставлял Рому учиться играть на темной от чьих-то слюней блок-флейте.

Артисты Нянькина читали рэп на английском, а Макар Семенович заставлял Рому разучивать гимн Прекрасной Даме – «Ты мой дворец, для глаз нет ничего милей…».

Юрику для спектакля сшили золотой комбинезон с драконом, а Рому заставили надеть не панталоны даже, шаровары – короткие штаны, надутые изнутри.

Вскоре Рома почувствовал, что театр, который он так любил, стал его нешуточно раздражать. Была, впрочем, и светлая сторона в изматывающих репетициях. Рома каждый день встречался на сцене с Евой Ивановой. Она играла одну из Прекрасных Дам. К слову, дам этих в спектакле было пять. Но Ева уж точно была из них самая прекрасная. Веер для нее Рома клеил с удовольствием.

Ева не вспоминала о своей просьбе найти вора. Она не выделяла Рому, не реагировала на его шутки (что Рому особенно бесило), разговаривала с ним, словно никакого сговора между ними не было.

Рома не выдержал и однажды напомнил Еве о ее просьбе:

– Пока не нашел, но подозреваемые уже есть.

– Хорошо, – просто ответила Ева.

И все. Не поинтересовалась ходом расследования, не спросила, кто эти подозрительные лица. Словом, проявила полное равнодушие. По крайней мере, внешне.

Рома слышал, что артисты, играющие главные роли, пользуются особенным почетом и популярностью. Но эта сказка была не про него. Макар Семенович его ругал, одноклассники хихикали, когда он, запинаясь, декламировал стихи средневековых поэтов (длинные, бессмысленные), а Ева Иванова, любовь всей его жизни, не обращала на Рому никакого внимания.

В один из дней Рома и Юрик встретились в школьной столовой. Буфетчица Осиное Гнездо, щурясь от яркого солнца, бьющего в окно, вешала над кастрюлями новогоднюю гирлянду.

Солнце отражалось в лежащих на столах ложках и в очках тети Лены, пьющей чай.

Рома захотел купить трубочку с кремом и обнаружил, что все деньги он истратил на завтраке.

– Одолжи, – попросил он Юрика.

– Да легко.

Юрик полез в карман. Пошарил там, подняв глаза к небу.

– Нет, не здесь.

Он сунул руку за пазуху, вытащил оттуда разноцветный кошелек с белым сердцем, вышитым из бисера.

– Может, здесь… – сказал Юрик и принялся рыться в кошельке.

Рома остолбенел.

– Это же, это… – только и мог сказать он.

– Что? – не понял Юрик.

– Это же Балты кошелек.

– Да, – согласился Юрик, – я знаю.

– Он что, все это время у тебя был?

– Нет, – сказал Юрик спокойно, – мне его подложили.

Юрик убрал кошелек в карман и протянул Роме деньги. Рома взял мелочь, зажал в кулаке, словно забыв, что с ней делать.

– Кто подложил? Когда?

– Утром сегодня в рюкзаке нашел, – ответил Юрик. – А кто подложил, это я не знаю.

– А почему ты мне ничего не сказал?

– Ты на репетиции был.

Это была правда.

– Я еще удивился, откуда у меня девчачий кошелек, – продолжал Юрик. – Тем более что я вообще кошельков не ношу. Ты же знаешь.

– Знаю, – слабо, как эхо, откликнулся Рома. Он был погружен в собственные нехорошие мысли.

– Я потом вспомнил, что кошелек краденый. У Балты его украли, когда мы поступали. Ну, я его в карман сунул, автоматически.

– И что ты с ним будешь делать теперь?

– Не знаю. Хочу его Балте подбросить.

– Это плохая идея, – замотал головой Рома.

– Почему?

Рома оглянулся по сторонам. В столовую прибывали люди.

– Пойдем отсюда.

Друзья с трудом нашли в школе место, где можно поговорить без постороннего внимания. Под лестницей. Возле черного входа, через который носили наверх поддоны со школьной едой.

Пока они шли, Рома думал о том, почему Юрик искал деньги в чужом, подброшенном ему кошельке. Полез уверенно, как в свой собственный, чтобы дать ему взаймы. Но спросить об этом Рома не решился.

– Выбросить надо этот кошелек, – сказал он Юрику, когда они оказались на месте.

– Зачем? Мне его подбросили. Я ни в чем не виноват.

– При чем здесь это? – не понял Рома. – Не хочешь выбрасывать, так отдай его Балте.

– Чтобы она меня за вора приняла, как Иванову?