– Твою ж дивизию, – тихо выругалась Оля словами своего тамбовского деда, покраснела и оглянулась – не видел ли кто, не слышал?

В квартире никого, кроме нее, не было. А если бы и был кто – сынок или муж, разве стали бы они над ней смеяться? Конечно нет, Оля это точно знала. Но давний, еще со школы, рефлекс был совершенно неистребим: выставила себя комичной неуклюжей клушей – жди града насмешек.

Как ее только не обзывали «добрые» одноклассники! «Толстуха», «корова», «каланча», «дылда» – все это было про нее. Особенно «дылда», конечно, хотя это прозвище наверняка приклеили бы к ней в любом случае, даже если бы она была маленькой, нежной и хрупкой, как Дюймовочка. С фамилией Дылдина Оля, дело ясное, была обречена…

А ведь тогда, в школьные годы, она вовсе не была коровой и толстухой, в выпускном классе носила одежду сорок шестого размера. Это сейчас у нее пятьдесят второй, которого в ее тридцать действительно можно стесняться…

Она и стесняется. Даже Сережке, мужу, не признается, какой коровищей стала. Специально маникюрные ножнички носит в сумке и, покупая себе новую одежду, прямо в примерочной отрезает все предательские ярлычки.

Глупо, конечно: Сережка-то все ее объемы прекрасно знает на ощупь и только радуется, что у Оли есть за что подержаться.

Сережка – он смешной. Сам ростом «метр с кепкой», худощавый, легкий, как воробушек, а жену ему подавай гренадерской стати и в теле!

Ну, тело оказалось делом наживным, а рост у Оли всегда был ого-го: в школе она неизменно стояла первой в шеренге девочек на физре.

А чего удивляться? Дылдина же!

– Ты, Олька, не горюй, – утешала ее бабка Нина – сама та еще каланча, в родном Архангельске спокойно маяком могла бы работать. – Ты, дурочка, счастья своего еще не понимаешь. Баба видная да гладкая, сильная да здоровая – это ж мечта нормального мужика! А ненормальные тебе на что? Плюнуть на них да растереть.

Плевать ей, если честно, было особо не на кого. Хоть нормальные, хоть не очень – кавалеры вокруг видной Ольки не вились, если и нравилась она кому, то даже не знала об этом: с выражением симпатии к Дылде-Каланче никто не приближался.

Может, и правильно. Оля себе так не нравилась, что самое искреннее признание расценила бы как издевательство, а рука у нее была тяжелая – фамильная гордость…

– Прадед твой, Кузьма Анисимович Дылдин, знатным молотобойцем был, – мечтательно вспоминал тамбовский дед Петр. – Одним ударом кувалды забивал железнодорожный костыль!

– Олька наша тоже кому хошь накостыляет, если что, – задорно смеялась архангельская бабка. – Повезло папке с мамкой – могут за девку-то не бояться, кто ее обидит – долго не проживет.

Это был комплимент, бабка внучку так одобряла, хвалила, но бедной Оле шуточки любящей родни на тему ее богатырского роста и соответствующей силушки были вовсе не в радость. Ах, чего бы она только не отдала, чтобы быть изящной, тоненькой и легкой, как балерина на обертке шоколадки «Вдохновение»!

Очень Оле нравился этот вкусный шоколад, хотя она его почти не ела – калорийный же, самое то, что нужно для набора веса.

Лет с пятнадцати и почти до двадцати Оля отчаянно пыталась худеть, чтобы уменьшиться если не в длину, то хотя бы в ширину, но не получалось. Грудь и попа неумолимо росли, хоть шоколадками питайся, хоть прошлогодним сеном.

– Ай, хороша девка! – восхищался тамбовский дед, сам любитель крупной женской натуры.

– Королевишна! – поддакивала ему архангельская бабка, живой североморский маяк.

Оля хмурилась и ненавидела весь мир, пока вдруг не влюбилась.

Вернее, не так: пока в нее не влюбился Сережка Вешкин.

По-хорошему, природе надо было сделать наоборот: Олю – парнем, Сережку – девушкой. Вот тогда была бы идеальная пара: он – под метр восемьдесят, косая сажень в плечах и кровь с молоком, она – на голову ниже, кудрявая и тонкая, как ивушка. Тогда бы никто не смеялся, увидев их рядом…

Но – странное дело!

Рядом с Сережкой, смотревшим на нее, неуклюжую дылду, как на сказочную прелестную принцессу, Оля перестала слышать чужие смешки. Не было их больше для нее, не долетали они до Каланчи, которая впервые в жизни стала, как ей и положено, смотреть на маленьких ничтожных человечков сверху вниз.

И все в их сказке сделалось хорошо.

Сережка позвал Олю замуж, она согласилась и чуть ли не в первую же ночь после свадьбы забеременела. Сережка был рад. А узнав, что у них будет мальчик, покраснел от гордости и с чувством сказал:

– И пусть он будет похож на мамочку!

– Что, били тебя в школе, паря? – сочувственно спросил проницательный, но бестактный тамбовский дед.

Конечно, мальчику было бы лучше пойти в родню молотобойца Кузьмы Анисимовича, но природа – такая шутница! – распорядилась по-своему.

Алешенька уродился в папу: не младенчик – ангелочек. Глазки голубенькие, кудряшки шелковые… Ручки-ножки маленькие, росточек невеликий…

– Да ты ль его рожала, Олька? Малец-то будто из икринки вылупился! – весело недоумевала архангельская бабка, глядя на внучку с правнуком так, словно те были самкой кита и карасиком – разнопородной живностью.

А пусть и так, все равно их с Сережей Алешенька был чудесным ребенком! Любимым, ненаглядным… Самым важным человеком в их жизни.

– Олюня, нам придется постараться, – твердо сказал жене Сережа, когда Алешенька пошел в сад, где оказался самым маленьким, и стало ясно: богатырем он не вырастет. – Я не хочу, чтобы нашего мальчика обижали так же, как когда-то меня. Мы должны позаботиться о достойном окружении для Алеши. Садик – ладно, переживем, но в обычную школу наш сын не пойдет. Обычная школа – это, Олюня, ужас что такое.

Про школьный ужас Оле не надо было рассказывать.

Она прекрасно помнила: если ее обзывали Каланчой и Дылдой, то самого слабого и низкорослого в классе мальчика кликали Рахитиком, Дистрофиком, Хиляком и, прости господи, Глистенышем. И он, в отличие от Оли, которая при желании заткнула бы любого фамильным тамбовско-архангельским кулаком, никак не мог за себя постоять.

При мысли о том, что ее милого маленького мальчика будут обижать хулиганистые громилы-одноклассники, Оля хваталась за сердце.

Она заранее очень живо представляла себе, какие у Алешеньки будут проблемы в школе. Он же умненький, станет получать одни пятерки, и хулиганистые двоечники-троечники будут его за это люто ненавидеть. Еще они станут требовать, чтобы Алешенька давал им списывать и решал за них домашку, и если принципиальный мальчик откажется, его дружно заклюют. А если согласится по доброте души – попадет в многолетнюю кабалу!

Нет, отдавать уязвимого ребенка в коллектив, собранный из кого попало, было никак нельзя.

– Только элитная школа, – решили они вместе, Сережа и Оля.

Это определило судьбу Алешеньки на целую пятилетку.