— Ты много чего получал от учителя, и побои — не на последнем месте. Он был злым человеком.

Где-то шевельнулась ярость.

— Да что ты знаешь о Дарзо Блинте? Он был великим человеком. Умер, чтобы дать мне возможность…

— Хорошо, хорошо! Давай говорить о том, что я знаю, — сказала Элена.

Сейчас опять расплачется, черт ее дери. Расстроена вконец. Как и он сам. Хуже того, слезами она не пытается на него влиять.

— Мы разорены. Сами потеряли все, да еще из-за нас пострадали тетушка Меа и Брайан. У нас есть способ многое исправить, и они этого заслуживают. В том, что те юнцы подожгли конюшню, целиком наша вина.

— Хочешь сказать, моя вина, — заметил Кайлар.

В своей комнатке плакала Ули. Девочка слышала через стену, как они кричат друг на друга.

Разберись он с Томом Греем по-своему, тот бы от испуга обходил дом тети Меа за пять кварталов. Кайлар знал музыку улиц. Он говорил языком силы, играл нежные аккорды угроз, навевал страх в сердца людей. Однако ноты песен, которым его учил Дарзо, не представляли собой силлогизмов. Не было ни тезы, ни антитезы, которые в гармонии создают синтез. Это другая музыка. Музыка логики слишком аристократична для улиц, чересчур тонка. Все нюансы не в такт.

Когда бы мокрушник ни играл, его лейтмотив — страдания, ибо каждый понимает, что такое боль. Жестоко, зато без нюансов. Кайлар мог разобраться со всей хулиганской шестеркой вместе с Томом Греем, не выказывая своего таланта. Остались бы юнцы с синяками да удивленными лицами, и только. Но даже если бы Элена и позволила, могли Кайлар этим воспользоваться? Что, если бы она увидела его радость?

Он посмотрел ей в лицо. Элена была так прекрасна, что пришлось сдержать слезы.

«О чем это они? Какого черта?»

Кайлар вскипел:

— Почему бы нам не прекратить всю эту чепуху? Я говорю, что меч бесценен, а ты — что вполне хватит, чтобы открыть лавку. Я говорю, что продать его не могу, но объяснить почему не в силах. Поэтому ты говоришь, что я на самом деле хочу быть мокрушником и меня удерживает только твоя воля. После чего начинаешь плакать. Так почему бы тебе не заплакать сразу? И я бы тебя обнял, и мы бы час целовались, и ты бы меня остановила, чтобы далеко не заходил. И ты спокойно уснешь, пока я буду лежать с открытыми глазами и болью в яйцах. Нельзя ли сразу перепрыгнуть к части с поцелуями? Потому что в нашей с тобой несчастной жизни я наслаждаюсь лишь тогда, когда думаю, что ты получаешь не меньшее удовольствие, и возможно, сегодня мы — наконец-то! — переспим. Что скажешь?

Элена стерпела.

Он видел, как ее глаза наполнились слезами, однако она не заплакала.

— Скажу, что люблю тебя, Кайлар, — тихо и спокойно ответила Элена, и тревожные морщинки исчезли. — Я в тебя верю, и я с тобой, несмотря ни на что. Я люблю тебя. Слышишь? Люблю. Просто не могу понять, почему нельзя продать меч… — Она вздохнула. — Но принять это могу. Ладно, больше вспоминать о нем не буду.

Итак, теперь он действительно стал подонком. Сидит на богатстве, вместо того чтобы содержать жену и дочь и отплатить людям, которые из-за него пострадали. А она собирается его принять. Как благородно.

«Она меня совсем не знает. Только думает, что знает. Ничего подобного. Приняла меня, считая, что Кайлар — всего лишь поздняя, грязноватая версия Азота. Я не грязь, а дерьмо. Убиваю людей, потому что нравится».

— Милый, пойдем в постель, — сказала Элена.

Она стала раздеваться, и холмики грудей сквозь ночную сорочку, изгибы бедер и длинные ноги возбудили его, как обычно. При свече ее кожа блестела, и взгляд Кайлара застыл на одном из сосков. Элена задула свечу. Он уже был в исподнем и хотел ее. Хотел так страстно, что задрожал.

Кайлар лежал на боку, не трогая Элену. Проклятый ка'кари наградил его отличным зрением, даже в темноте. Проклятый, потому что он ее по-прежнему видел. Видел боль на лице. Похоть была оковами, и он чувствовал себя ее рабом. Похоть внушала Кайлару отвращение, и, когда Элена повернулась и прикоснулась к нему, он даже не шевельнулся. Затем лег на спину и уставился в потолок.

Судя по всему, сразу к последней части. Открытые глаза и боль в яйцах.

«Меня тут не должно быть. Что я делаю? Счастье — не для убийц. Я не в силах измениться. Ничтожество, пустое место. Аптекарь без лекарств, отец, который не отец. И муж — не муж, и наемный убийца, что не убивает.

Меч — это я. Вот почему от него не избавиться. Меч в ножнах, который стоит счастья, пылится на дне сундука. Не просто бесполезен. Хуже — мусор».

Он сел на постели, затем встал. Нагнулся под кровать и вытащил узкий сундук.

Элена села, когда он стал накидывать серый плащ мокрушника.

— Милый? — окликнула она.

Он оделся в секунды — Блинт тренировал даже это. К рукам и ногам пристегнул ножи, закрепил серию звездочек на запястье и привязал к пояснице крюк. Запахнул полы плаща так, чтобы приглушал все звуки, перекинул за спину меч Возмездия и натянул черную шелковую маску.

— Милый, — повторила Элена суровым голосом. — Что ты делаешь?

Кайлар не пошел к двери и не спустился по ступенькам. Нет, не сегодня. Вместо этого он открыл окно. Приятно пахнуло воздухом. Свобода. Он вобрал полные легкие и задержал дыхание, словно мог эту свободу оставить у себя. Ироничная мысль. Он разом выдохнул и глянул на Элену.

— То, что и всегда, любимая, — ответил Кайлар. — Все порчу.

Всплеск таланта — и он прыгнул в ночь.

Ферлу Халиусу опять нашли дерьмовую обязанность. Отряд, в котором он служил, при вторжении разбили, после чего Ферлу поручали только никчемные задания: сбросить трупы с шаткого, наполовину сожженного моста, помочь поварам доставить провизию в замок, помочь майстерам возвести, по воле короля-бога, новую стену вокруг города, удвоить и утроить обязанности стражи. И хоть бы раз тебе задание для избранных, как на Ванденском мосту, где после каждой смены стражники взятками приносили домой недельное жалованье — только за то, что пропускали всяких жуликов. А теперь еще вот это.

Он с отвращением посмотрел на пленника: толстый, с холеными ручками знатного южанина, хотя борода — в халидорском стиле. Крючковатый нос и брови как две щетки. Пленник не сводил с Ферла озабоченного взгляда.

Заговаривать с пленником Ферлу не полагалось. И знать, кто он такой, тоже. Однако с самого начала предчувствия были мрачные — как только капитан сообщил, что его хотят видеть вюрдмайстеры. Ферла требовали по имени, и немедленно.

Никакому халидорцу не пожелаешь такое услышать. Ферл подумал, что речь зайдет о его маленьком сувенире, мече с рукояткой в виде дракона, который он взял на мосту. Однако вызвали не за этим. Он чуть не обмочился, завидев, что перед ним вюрдмайстер из Лодрикара, сам Неф Дада. Нормальными вюрдмайстеров не назовешь, однако Неф был страшен даже среди них. Пока вюрдмайстер говорил, Ферл не сводил глаз с двенадцати узловатых шнурков, означавших число шу'ра, которыми владел Неф. Смотреть вюрдмайстеру в лицо не позволял обуявший Ферла ужас.