— Мистер Айтел тут значится, но вы должны прийти с ним.

Наконец он все-таки обнаружил меня. Теппис в последнюю минуту приписал: «Шеймус Как-Его-Там», и в качестве Шеймуса Как-Его-Там я попал на прием.

Около казначея стояло напротив друг друга два дивана, на которых сидели с полдюжины женщин. Все они были дорого одеты и сумели подправить с помощью макияжа такие огрехи, как тонкие губы, маленькие глазки и бесцветные волосы, нарисовав губы с красивым изгибом, обозначив провалы на щеках и придав волосам золотистый или каштановый блеск. Укрывшись, подобно воинам, за своими размалеванными щитами, они напряженно сидели по трое, глядя одна на другую, и вяло поддерживали разговор. Я кивнул, не зная, следует ли представиться или просто пройти мимо, когда одна из них, посмотрев на меня, резким голосом спросила:

— Вы на контракте с «Магнум»?

— Нет, — ответил я.

— О-о, я приняла вас за кого-то другого, — сказала она и отвела взгляд.

Они разговаривали о детях, и я предположил — Айтел позже подтвердил мое предположение, — что это были жены влиятельных людей, а также людей, которые хотели стать влиятельными; их мужья, оставив жен, охотились друг за другом по «Лагуне».

— Как это понимать, что Калифорния никуда не годится? — возмутилась одна из них. — Здесь так хорошо детям.

Мимо прошел какой-то мужчина, и они постарались сделать вид, что не видят его. Я понял, что, проходя мимо со смущенной улыбкой, указывавшей, что я не знаю, следует ли остановиться и поговорить с ними, я оказал им медвежью услугу, подчеркнув нелепость их положения. Еще несколько мужчин появилось после меня, и я увидел, что они либо проходят мимо, даже не взглянув на женщин, либо останавливаются и галантно перебрасываются с ними фразами примерно в таком духе:

— Каролина! — восклицал мужчина, словно не мог поверить, что видит эту женщину здесь.

— Микки! — восклицала одна из шестерки.

— Моя любимая девочка! — говорил мужчина, беря ее руку.

— Единственный среди моих знакомых настоящий мужчина, — произносила брошенная жена.

Микки отвечал улыбкой, качал головой, пожимал ее руку.

— Если бы не знал, что ты шутишь, я бы приударил за тобой, — говорил он.

— Не будь так уж уверен, что я шучу, — парировала дама.

Микки выпрямлялся, выпускал ее руку. Небольшая пауза, затем Микки бормотал:

— Что за женщина! — И уже деловым тоном, означавшим конец разговора, спрашивал: — Как дети, Каролина?

— Отлично.

— Вот и прекрасно. Прекрасно. — И уже собравшись отойти, одаривал улыбкой всех женщин. — Надо будет нам с тобой как-нибудь вдоволь потолковать, — говорил он.

— Ты знаешь, где меня найти.

— Отличная девочка Каролина, — возвещал Микки непонятно кому и исчезал в толпе.

По «Лагуне» в разных местах стояли диванчики, и на каждом сидели по три жены. А мужчины, поскольку многие пришли без дам, общались, стоя у бассейна, возле площадки для танцев, у столиков или у стойки бара. Я взял себе выпивку и стал бродить по залу в поисках какой-нибудь девушки, с которой можно было бы поговорить. Но все хорошенькие девушки были окружены — правда, меньшим числом мужчин, чем те, что толпились вокруг кинорежиссеров и сотрудников студии; к тому же я не умел завязывать разговор. Все говорили о чем-то сугубо личном. Я считал, что моя внешность и мундир могуч оказать мне услугу, но почти все девушки, видимо, предпочитали беседовать с толстыми или костлявыми пожилыми людьми, призером среди коих был немецкий кинорежиссер с большим животом, обнимавший двух начинающих звездочек. Вообще-то я не так уж и рвался знакомиться. Будучи трезвым, я легко переходил от одной группы мужчин к другой.

В уголке бара, где у оконечности одного из щупалец бассейна стояло два столика, я увидел Дженнингса Джеймса, рассказывавшего анекдот нескольким не особенно известным актерам. Джей-Джей говорил не закрывая рта, глаз его не было видно за мутными стеклами очков в серебряной оправе. Когда он умолк, другие начали рассказывать анекдоты — и каждый более смелый, чем предыдущий. Постояв с ними, я отошел, и Джей-Джей нагнал меня.

— Надо же, какой отвратительный прием, — сказал он. — Я должен был сегодня вечером работать, дать операторам как следует потрудиться. — Он закашлялся чуть не до рвоты. — А все операторы сейчас толпятся у стола с закусками. Знаете, это правда: операторы предпочитают не пить, а есть. — Рука Джей-Джея лежала на моем плече, и я понял, что он пользуется мной как подмогой для того, чтобы дойти до уборной. — Знаете вы такую строку: «Мне мнится, я видел могилу, где Лора лежит»? — произнес он. Но забыв, к чему он это процитировал, сконфуженно уставился на меня. — Ну, словом, прекрасная поэтическая строка, — заключил он и, как мальчишка, вскочивший на подножку трамвая, пока тот шел в гору, и соскочивший, как только трамвай добрался до верха, Джей-Джей снял руку с моего плеча и, накренясь, чтобы не упасть, двинулся, шатаясь, к писсуарам.

А мне предоставил стоять возле той или иной группы. Какой-то режиссер заканчивал рассказ, из которого я уловил лишь несколько последних фраз:

— Я сел и сказал ей, что, если она хочет быть хорошей актрисой, надо всегда стараться отразить правду, — говорил режиссер не без самолюбования, — а она спрашивает: «Что понимать под правдой?», и я сказал, что это может означать подлинные отношения между людьми. Вы видели, что я из нее выжал. — Он умолк, рассказ был окончен, и мужчины и женщины, стоявшие вокруг, закивали с умным видом.

— Замечательный совет вы ей дали, мистер Снил, — сказала какая-то девушка, и остальные что-то пробормотали в знак согласия с ней.

— Говард, расскажи, что у тебя было с мистером Тепписом, — попросил кто-то.

Режиссер издал сдавленный смешок.

— Ну, это должен рассказывать Герман, но я знаю, что он не стал бы возражать. Немало ведь рассказов и про меня, про то, как я веду с ним дела. У Г.Т. почти безошибочное чутье. Потому он такой великий кинопродюсер, потому так творчески подходит к производству картин.

— Совершенно верно, Говард, — произнесла та же девица.

Я отошел от них, не желая больше слушать, и тут же наткнулся на объект разговора. В уголке стояли, бурно беседуя, Герман Теппис и двое мужчин, почти таких же, как Теппис. Мне уже называли их — это были Эрик Хейслип, глава «Магнум», и Мак Бэррентайн из «Либерти пикчерс», но, думается, я в любом случае догадался бы, так как к этой троице никто не подходил. Если бы я медленнее поглощал спиртное, то понял бы всю парадоксальность ситуации: ведь только эти люди могли разговаривать на приеме, не собирая вокруг себя толпы, тем не менее я пристроился у локтя продюсера по имени Мак Бэррентайн. Троица продолжала разговор, не обращая на меня внимания.

— Сколько ты думаешь выручить на «Тигрице»? — спросил Эрик Хейслип.

— От трех с половиной до четырех, — ответил Герман Теппис.