Он втолкнул меня в маленькую комнатушку, служившую мне личной спальней, и закрыл дверь на засов — я слышала глухой скрежет петель.

Теперь уж я дала волю чувствам и рыдала так громко и самозабвенно, что не сразу услышала, как меня зовет Харль.

— Что произошло? — спросил он, когда я подошла к дверям, все еще поскуливая и шмыгая носом. — Я слышал, что тебе сегодня полагается быть счастливейшей из девиц этого дворца, но не слишком-то это похоже на проявления радости…

— Харль, — я припала к двери, торопливо утирая слезы. — Выпусти меня отсюда! Мне нужно поговорить с… одним человеком!

— Раз засов опустил твой дядя, то мне ли его подымать? — преувеличенно рассудительно ответил вредный мальчишка.

— Только не изображай, будто ты так почитаешь моего дядюшку, что не решишься его огорчить! — со злостью огрызнулась я, но тут же вернулась к умоляющему тону. — Прошу тебя, отопри дверь! Моя судьба решается сегодня, а мне самой и слова не дали сказать…

— Мике Кориус — славный парень, хоть и косоват, — с затаенной насмешкой заметил Харль.

— Провалиться ему к бесам, — возопила я. — Я не припомню, видела ли его хоть раз! Этой свадьбе не бывать, клянусь!

— И кто же помешает ей состояться? — продолжал измываться надо мной мальчишка, наслаждавшийся мимолетной властью надо мной.

— Это не твое дело! — вспылила я. — Выпусти меня и… и узнаешь, когда придет время!

О, какой же решительной и смелой я казалась себе в ту минуту! Я готова была растоптать свою жизнь, порушить будущее дядюшки Абсалома и смиренно принять все проклятия, которыми он меня заслуженно наградил бы. «Пускай, пускай! — говорила я, воображая, что душу мою обжигает темное пламя, требующее жертв и безумств. — Ничто не имеет смысла, если я не буду рядом с господином Огасто! Пусть меня ненавидят, презирают, но одна-единственная минута счастья стоит любого наказания».

Когда я услышала, что Харль отпирает дверь, глаза мои заволокла жгучая пелена, дыхание сбилось, а живот от волнения свело судорогой. Я ринулась в дверь, оттолкнув мальчишку, и побежала к библиотеке, не видя ничего вокруг себя и не отдавая отчета в том, как выгляжу — растрепанная, заплаканная, в измятом, перекосившемся платье.

У библиотеки решимость покинула меня, и я замерла, страшась постучаться. Мне вспомнилось, как госпожа Вейдена говорила, что ей одной разрешалось беспокоить герцога, когда он уединялся здесь. Но ведь то, на что я решилась, в какой-то мере означало занять место ее светлости около господина Огасто, а для этого требовалось куда больше дерзости. Я мотнула головой, отгоняя предательскую слабость, и уверенно постучалась. Некоторое время я прислушивалась, ожидая ответа, но мой обостренный слух не уловил никакого шороха, вздоха или скрипа. Превозмогая страх, приоткрыла дверь.

Не сразу я заметила господина Огасто, хоть он и сидел едва ли не напротив двери — за тем же столом, где я увидела его в первый раз. Его странная изломанная поза поневоле внушала мысль, что передо мной нечто неживое и никогда живым не бывшее, — иначе я бы сразу подумала, будто человек за столом мертв или находится в глубоком обмороке. Но нет, мои глаза обманулись и дважды скользнули по темному силуэту, прежде чем я поняла, что герцог все же здесь, как и говорил Харль.

— Господин Огасто, — позвала я дрожащим голосом, — ваша светлость!

Он с трудом поднял голову, и я едва не попятилась, увидев, как горят его безумные темные глаза на сером лице.

— Кто здесь? — резко спросил он. — Я никого не звал!

— Это я, Фейн, — умоляюще пролепетала я. — Племянница вашего лекаря…

— Фейн? — равнодушно произнес он, точно в первый раз слышал мое имя. — Зачем ты здесь?

Я принялась сбивчиво просить его о защите, о помощи, но лицо мужчины оставалось все таким же безучастным.

— Что ты хочешь от меня? — произнес он. Мне показалось, что в его голосе звучало презрительное раздражение, но я заставила себя пропустить эти нотки мимо ушей.

— Ваша светлость, — жалобно промолвила я, падая на колени перед столом, теперь казавшимся мне похожим на алтарь какого-то равнодушного божества. — Мой дядя хочет, чтобы я вышла замуж за сына господина Кориуса…

— Что мне до того? — теперь раздражение было явным.

— Но, господин Огасто… — я пыталась поймать его пустой взгляд и найти там хоть что-то, способное меня поддержать. — Я не могу выйти замуж за него! Я не хочу! Ведь я не люблю его… Вы сами говорили… Помните, когда мы с вами встретились там, на заброшенном поле? Я помню каждое слово, что вы тогда сказали! Помню каждый миг, проведенный с вами! Тогда я не решилась сказать, что люблю вас, но сейчас… О, не гоните меня, господин Огасто, я хочу лишь одного — быть с вами…

— О чем ты говоришь? — с недоумением произнес герцог, на лице которого наконец появились признаки жизни. — Я говорил с тобой раньше? Что за чушь!

— Ваша светлость, — прошептала я, уже понимая, что совершаю ошибку, но не в силах остановиться, — вы говорили со мной… Вы сказали, что не любите госпожу Вейдену, что ваше сердце отдано другой…

Герцог вздрогнул, широко открыв глаза, словно пробуждаясь после глубокого тяжелого сна, и посмотрел на меня ясно и гневно.

— Да как ты смеешь заговаривать об этом? — холодно и зло произнес он. — Ты с ума сошла, служанка! Или пьяна? Убирайся отсюда, если хочешь сохранить свое место под крышей этого дома! Я забуду о твоей дерзости, но никогда больше не смей обращаться ко мне с подобными речами!

Хоть я и испугалась до полусмерти, но все еще сохранила остатки рассудка — ничто в голосе господина Огасто не указывало на то, что он покривил душой, когда говорил, будто не помнит о нашей встрече. Одним богам было ведомо, какой сумрак окутал сознание его светлости, но наша встреча и впрямь сгладилась в его памяти. Скорее всего, она попросту ничего для него не значила, и потому воспоминания о ней исчезли сразу же после того, как прозвучало последнее слово нашего разговора.

Разумеется, я это поняла позже, ну а тогда от страха у меня отнялся язык, и я, так и не попросив прощения, неловко вскочила на ноги и не помня себя выбежала из библиотеки, закрыв горящее лицо ладонями. Мысли, сменявшие одна другую, причиняли мне почти осязаемую боль — то был стыд за собственную глупость и страх перед возможным наказанием за нее. Собственные рассуждения о темном пламени страсти, в которое не зазорно швырнуть сколько угодно жизней, теперь казались мне несуразным лепетом. Слова господина Огасто отрезвили меня, как ледяная вода приводит в чувство пьяницу, и теперь все мои помыслы сосредоточились на одном желании.

«Всемогущие боги, — молилась я на бегу, — хоть бы его светлость тут же позабыл о моем признании! Хоть бы у него достало милости на то, чтобы простить меня!»

Вбежав в свою комнату, увидела, что Харль все еще сидит на одном из стульев, деловито пересыпая из баночки в баночку что-то, весьма смахивающее на мышиный помет. Ранее, разумеется, дала бы ему по шее за подобную пакость, но сейчас едва нашла в себе силы попросить его, чтобы он вновь запер меня в моей комнатушке, словно я оттуда и не выходила.