Любопытство снедало меня — раз уж я натерпелась столько страху, придя сюда среди ночи, мне показалось несправедливым удовлетвориться подслушиванием какой-то тарабарщины. Тихонько приоткрыла дверь, готовясь бежать со всех ног, если господин Огасто тут же набросится на меня с бранью, однако мое вторжение им замечено не было. Сгорбившись, я прошмыгнула в темный угол и принялась искать взглядом герцога — в этот раз он не сидел за своим столом, но найти его оказалось делом несложным: господин Огасто находился в самой освещенной части помещения перед портретом, рядом с которым горело сразу несколько лампад.

До того момента у меня не имелось возможности рассмотреть обстановку библиотеки, и портрета ранее я не видела, но, право слово, в нем и вправду не имелось ничего примечательного с моей точки зрения. На нем, вне всякого сомнения, была искусно и точно изображена госпожа Вейдена. Художник допустил вольность лишь в том, что наделил женщину на портрете чуть более смелым и дерзким выражением лица — кроткая герцогиня Таммельнская никогда не смотрела так прямо и гордо. Впрочем, не так уж часто я видела госпожу Вейдену, чтобы судить с уверенностью о ее скрытых и явных качествах.

Господин Огасто, вся поза которого выражала отчаяние, горе и обреченность, обращался к портрету как к живому существу, повторяя слова, значение которых мог угадать любой человек, — то были страстные любовные признания, мольбы и просьбы о прощении.

От обиды и разочарования губы мои задрожали — господин Огасто обожал свою жену, теперь в этом не приходилось сомневаться. Тот разговор, давший мне глупую надежду, оказался сущей бессмыслицей. Должно быть, я неверно истолковала слова его светлости, пойдя на поводу собственной наивности, приправленной тщеславием.

Если разобраться, увиденного было достаточно, чтобы убраться из библиотеки, мысленно поклявшись выбросить из головы все дурацкие мечты, касающиеся господина Огасто. Но отчего-то я продолжала следить за тем, как горюет герцог у портрета — его боль была столь велика, что притягивала к себе, как огонь свечи притягивает ночных мотыльков. Я жадно наблюдала за тем, как он умоляет о чем-то портрет своей жены, как падает перед ним на колени, протягивая руки. «Никто никогда меня так не полюбит!» — с горечью подумала я, окончательно отказавшись от притязаний на сердце герцога. Мужчина тем временем поднялся, пошатываясь, и, взяв одну из ламп, направился к дверям, натыкаясь на углы, точно слепой.

Сомнения мои длились всего мгновение, не более. Схватив вторую лампаду, я выскользнула из библиотеки и направилась вслед за герцогом, торопящимся отнюдь не в сторону своей спальни. Держаться мне приходилось поодаль, чтобы не выдать свое присутствие. Коридоры дворца все еще казались мне лабиринтом, однако я почти сразу угадала, куда он держит путь. Его светлость шел к заброшенной части дворца, где обитали разве что летучие мыши да несчетное количество крыс.

От ночного холода и страха у меня зуб на зуб не попадал — я успела припомнить все страшные истории, которыми меня потчевал Харль. Теперь уж я не стала бы над ним подтрунивать! Господин Огасто выглядел точь-в-точь как ночной призрак, и я не удивилась бы, превратись он сейчас в нетопыря или растворись в ночной мгле. Однако герцог просто шел вперед, быстро и уверенно — путь этот был ему знаком. У винтовой лестницы, ведущей наверх, он остановился и осмотрелся, но я успела затаиться — в заброшенных коридорах хватало всякой рухляди. Да и запах указывал на то, что челядь, уже не надеясь, что эта часть замка когда-нибудь станет пригодной для жилья, частенько использует ее как помойку.

Лестница, по которой поднялся господин Огасто, не внушала доверия — ступени ее порядочно прогнили, местами и вовсе отсутствовали, но в меня словно вселился бес, требующий разузнать все до последней мелочи. Спустя минуту я уже высунула нос из-за двери, к которой вела лестница, и увидела, что герцог привел меня в ту самую разрушенную Восточную башню, с вершины которой, по словам Харля, порой раздавался душераздирающий вой нечистой силы. Не успела я вспомнить этот рассказ мальчишки в подробностях, как ноги мои подкосились от ужаса: я услышала громкий стон, переходящий в крик. От страха попятилась и едва не скатилась кубарем вниз по крутой лестнице. Взмолившись неизвестному богу, я собрала остатки своей храбрости и выглянула из-за двери второй раз, с трудом удерживаясь от того, чтобы тут же не зажмуриться.

Вершина башни с местами обвалившимися зубцами была ярко освещена лунным светом и выглядела весьма подходящим обиталищем для призраков и нечистой силы. Но ни скелета, с костей которого сползала бы полуистлевшая плоть, ни кровопийцы-вампира с желтыми острыми клыками, ни злобного духа, в чьих глазах горит огонь преисподней, я так и не увидела. Вой, так испугавший меня, стих, перейдя в жалобное поскуливание, в котором не слышалось угрозы или злобы, и я решилась выйти из-за двери, чтобы осмотреться получше. Торопливо пробралась к каким-то камням, за которыми можно было затаиться, и, сосчитав до десяти, приподняла голову, ожидая, что сейчас увижу, как стая упырей терзает бедного герцога.

Однако никого, кроме господина Огасто и меня, здесь не было. Мужчина, стоя около обвалившегося башенного зубца, смотрел вниз и тихо стонал так, что сердце разрывалось от жалости — казалось, он был на волоске от того, чтобы шагнуть в пропасть, однако волосок этот удерживал его крепче стальной цепи. Герцога словно мучила невыносимая боль, от которой нет спасения. Затем он вскинул голову к луне и вновь закричал, надсадно и пронзительно.

«Вот, значит, что за крики в полнолуние лишают сна обитателей замка!» — сказала я себе, поежившись. Это вовсе не та тайна, которую я хотела разгадать, однако у меня уже не было уверенности в том, что я и дальше желаю копаться в секретах господина Огасто. Горе и страдание, звучавшие в его голосе, поселили в моей простой и безыскусной душонке неясную тревогу, которой раньше не знавала, и теперь я отчаянно хотела позабыть это новое ощущение.

Замешательство сослужило мне плохую службу. Пока я силилась собраться с мыслями, отчаяние герцога достигло своего пика — он упал на колени, сотрясаясь в беззвучных рыданиях. Мне подумалось, что вид призрака не смог бы породить в моей душе большую тревогу, чем та, что я испытывала, глядя на страдания господина Огасто. Что-то губило, ломало мужчину, в котором мой наивный ум узнал человека редкой силы духа и храбрости, но даже он не мог сопротивляться одолевавшему его безумию. Я испытывала все больший страх перед лицом этого темного безжалостного зла, имени которого не знала, и, должно быть, мне не стоило проявлять и тени любопытства в отношении него.

Его светлость тем временем затих, словно истратив последние силы, но стоило мне подумать, что бедный господин Огасто лишился чувств, как он резко вскочил на ноги, и спустя мгновение дверь за ним захлопнулась — могло показаться, что лунный свет внезапно ожег его кожу, заставив спасаться бегством.

Выждав некоторое время, я вылезла из своего укрытия и последовала за ним. Дважды мне пришлось потянуть за ручку двери, прежде чем сообразить, что дверь заперта. Мне и в голову не пришло, что в старой части дворца сохранились какие-то засовы и замки!