Тут на Самохвалова налетел вихрь из человеческих тел и эмоций. Его обваляли в снегу, подбросили в воздух и только тогда поставили на ноги. Обычно сдержанный Можайский просто фонтанировал:

— Петя! Голубчик! Спасибо тебе, дорогой ты мой! Я — знал, я верил. Просто невероятно! Семь аршин вверх! Минимум шесть! Ты ушел в небо в сажени от края настила! Слава тебе, Господи! Жизнь не зря прожита! — это был последний раз, когда старый контр-адмирал назвал компаньона Петей. Отныне, даже внутри себя он именовал его уважительно по имени-отчеству.

— Полноте, Александр Федорович! Отпустите, снова мои ребра будут в трещинах.

Пока селяне волокли аппарат наверх, Петр рассказывал о своих соображениях.

— Во-первых, летать будем с ровной поверхности, а не с холма. Станет очевидной горизонтальная дальность, да и я избавлюсь от лыжных катаний к подножию. Во-вторых, к показательным полетам надо сместить котел назад и наклонить, поменяв направление тяги. В-третьих, после показательного взлета и закрепления приоритета к этому аппарату более не возвращаемся, доводим до ума биплан. Да, чуть не забыл. Сегодня же надо отправить каблограмму Джевецкому, пусть как представитель Русского технического общества на демонстрации поприсутствует. И корреспондента прихватит из какой-нибудь столичной газеты.

Через неделю на Планерной горе началось столпотворение, которого компаньоны не желали и не ожидали. Всему виной оказался логойский граф Тышкевич. Желая привлечь внимание к своему повету, он на правах хозяина территории зазвал губернское начальство. С самого утра к Силичам потянулись богатые санные упряжки: губернатор с супругой, пресса, выводок военных, полицмейстер, пара купеческих семей и множество других лиц, о социальном положении которых авиаторам было недосуг осведомиться. Благо, что генерал-губернатора из Вильни не выписали. Мендель сотоварищи и местные мужики, много сделавшие для строительства полигона и испытаний аппаратов, сиротливо жались в сторонке, дабы своим присутствием не создать дискомфорт чистой публике.

Стефан Карлович, придя на помощь и без того занятым изобретателям, выступил перед собравшимися, коих и без пролетариата набралось не менее сотни. Для обстановки массового пикника не хватало только духового оркестра и палаток со съестным. В качестве компенсации сих упущений мужчины украдкой прикладывались к фляжкам и чувствовали себя отлично.

— Ваша светлость! Дамы и господа! От имени Воздухоплавательного отдела Русского технического общества имею честь приветствовать вас на показательных испытаниях летательных аппаратов тяжелее воздуха конструкции контр-адмирала Можайского Александра Федоровича, а также изобретателя и нилота Самохвалова Петра Андреевича. С гордостью за Россию заявляю, что здесь, на земле Минской губернии, проходят первые в мире исторические полеты аэроплана, способного совершить взлет за счет тяги собственного двигателя.

Пресса чиркала в блокнотиках, фотограф снял крупным планом верхушку горы, где на стартовом столе покоился «Самолет-2» и валил дым из топки паровой лебедки. Народ недоуменно гудел. Русский люд был издавна приучен, что новое и прогрессивное шло только с Запада, преодолевая сопротивление нашего косного и консервативного общества. И тут — впервые в мире? Нонсенс. Не менее половины собравшихся ожидали увидеть очередной конфуз доморощенных ньютонов и вдоволь насмеяться.

Поднявшийся ветер с северо-запада заставил публику ежиться и плотнее зарываться в меховые воротники. Компаньонам он был на руку.

— Что, Петр Андреич, сможете поймать ветер, как в Коктебеле?

— Опыта маловато, адмирал, но надежда есть. Аэродинамика у нас лучше, чем у «Орла». И в пробном вылете аппарат показал себя молодцом.

— Это верно. Моделька Арендта хуже в трубе держалась.

— Я тут табличку набросал. Прикидывал, сколько планер может в безветрии вперед пролететь, теряя высоту. Так вот, «Самолет-1» без груза на сажень высоты преодолевает не менее четырех в длину и может спускаться вдоль склона нашего холма. С грузом в виде реактивного мотора — до трех, посему я и решился убрать старт с горы. «Самолет-2» примерно шестерку показывает. Только, стыдно признаться, я руль на киле недооценил. Понимаете, когда я третьего дня пытался вираж заложить, планер начал скользить на крыло. Повороты большого радиуса, наверно, тоже лучше этим рулем, и на земле маневрировать. Снизу, поди, кажется, что я змейкой летаю, а все по-другому: как машина влево рыскнет, я туда кладу крен, как на велосипеде. Хорошо, что пока не нужно никуда особо целиться, просто в воздухе держусь.

— Да уж, руль направления дома приделаем. А как управлять им, думали? Отдельной ручкой или как-то с главной рукояткой соединить?

— Ноги ж пока свободные. А потом решим, когда время будет. Давление поспевает. Я начинаю.

— С Богом, Петр Андреич!

Эффект присутствия прессы и множества сановных особ ни к чему хорошему не ведет. Но сегодня он забуксовал. Встречный ветер, направляемый вверх склоном горы, подхватил аппарат и поднял на высоту, на которую силой одной лишь лебедки планеры ни разу не взлетали. От высоты захватило дух. Люди внизу превратились в насекомых, Логойский тракт — в ниточку, а границы полей походили на рисунок в топографической карте. Даже в Крыму в такую высь не забирались. Самое удивительное, сегодня Самохвалову совсем не было страшно, только кристально чистый, ничем не замутненный восторг, и даже колючие воздушные струи не могли его выморозить.

Конструкция носовой части — стальной каркас под установку двигателя — давала хоть какую-то иллюзию безопасности. Петр не висел животом над бездной, как на «Орле», и не поджимал бедра, опасаясь ожога о котел паролета. Пусть земля, плывущая между сапогами, отстояла на многие десятки саженей, высота не пугала: наоборот, она давала уверенность, что при потере скорости он всегда сможет добрать ее в пологом пике и выправить траекторию. Самое главное, при подъеме на высоту аппарат не швыряло, как крымский планер, — жесткая бипланная коробка оказалась гораздо устойчивее.

Оглянувшись, Самохвалов увидел, что удалился от точки старта более чем на полверсты. Развернись он ранее, смог бы поставить рекорд — приземлиться в точке старта. Не беда. Он выполнил плавный разворот и снизился у подножия.

Овации не стихали добрых полчаса. Разве что дамы в воздух чепчики не бросали — для чепчиков холодно в феврале. Петю тискали, лапали, похлопывали по плечам. Фотографы, не жалея пластинок и магния, снимали его с князем, с группой военных, на фоне планера. Подтянувшийся к торжествам Можайский оказался вниманием обделен, что его обидело изрядно.

Второй полет особого взрыва эмоций не вызвал. Ракетоплан, испустив облако пара, лихо скакнул в воздух и шлепнулся на лыжи сажень через сорок. Абсолютный прорыв в авиации оказался не столь зрелищным, как эффектное парение глайдера, хотя «Самолет-2» лишь улучшил прошлые планерные достижения. Реактивной машиной больше заинтересовались военные, задавая кучу вопросов и комментируя увиденное с выражением маститых знатоков аэропланного дела. Они же упросили повторить подлет.