— Я им рассказал, — ответил Принц. — Они ввосторге…

Но сам, судя по его лицу, сам был вовсе не в восторге отхулиганской затеи. Да и самому Крылову при свете солнечного дня казалосьсмешным и нелепым все, что говорилось в пьяном угаре. А тут еще вот-вотподойдет Яна, появится ее роскошное тело, от него такой с ног сшибающий и в тоже время неслышный запах, не поймать никакими приборами, но сердце трясется,внизу живота жилы начинают судорожно напрягаться, а железы внутренней секрецииобильно выделяют слюну. Про гормоны вообще молчок, и так из ушейвыплескиваются, будто в черепе кто-то с силой бьет ногой по лужам..

— А я как раз с тусовки эльфистов, — сообщилБабай-ага. — Вот уж поистине доброжелательные люди!.. Не чета нашимпатриотам, что в каждом видят врага!

Крылов сказал с неохотой:

— Патриоты вообще-то не доверяют никому и ничему, дажесебе, ибо свято убеждены в коварстве и могуществе противника. В этом они иусматривают собственную патриотичность. И если завтра на место нынешнегопрезидента сядет их Барклаев, они тут же объявят его агентом мирового сионизма,а называть будут не иначе как Симон бар-Клае.

Подошел Матросов, издали вскинул руки в приветствии. Уловилобрывок фразы, покраснел, обиделся, притащил от соседнего стола стул и спросилпочти враждебно:

— А ты кто?

Крылов мягко поинтересовался:

— Ты имеешь в виду национальность?

— О национальности лучше не надо, — отрезалМатросов подозрительно. — Ты вон какой-то рыжий больно, а среди пархатыхрыжих больше, чем среди ирландцев. Ты лучше скажи о своих убеждениях. Этонадежнее.

Крылов двинул плечами:

— Да всегда пожалуйста! Мои убеждения полностьюсовпадают с моей национальной принадлежностью: «национальность иубеждения — русский». Правда, это не предельно точно. Я скорее патриот,нежели националист. В строго державном стиле: я люблю свою страну больше, чем«свой народ».

Матросов при общем молчании спросил еще подозрительнее:

— Это как?

— Под «моей страной», — ответил Крыловровно, — я понимаю отнюдь не территорию. У меня как-то не захватывало духпри мысли о родных осинах. Если Россия захватила бы Францию или Индию, я бы неогорчился. Я понимаю Россию как «нашу власть», а не как «нашу землю». Честноговоря, я презираю саму идею «почвы» и именно поэтому считаю идею«суверенитета» глупой и гадкой. Когда кучка людей на кусочке земли вдругначинает крыситься, хочется надавать им по раззявленным рожам. Как бунтовщиками предателям. Ты уж прости, но я решительно не понимаю идеи типа «Для насРоссия должна быть важнее всего». Мне, разумеется, не нравится тут это самое«для нас». Потому что в таком случае и для эстонцев превыше всего их поганаяЭстония, и для чеченцев, прости Господи за плохое слово, «Ичхерия».

Его слушали молча, он всегда умел говорить убедительно, нона лицах напряженное непонимание и вопрос. Матросов вообще смотрел исподлобья.Он в самом деле из тех, кто перед решительной схваткой с внешним врагом готовчистить собственные ряды до бесконечности, пока не останется один. А потомначнет копаться в себе.

— Поясни, — потребовал он.

— Нет такой самостоятельной идеи — «Россия превышевсего», — ответил Крылов. — Это просто вариант идеи «Каждый народдолжен любить себя паче всех прочих». То есть все остальные тоже «право имеют».Но согласиться с этим никак нельзя. Не имеют они никакого «права», как,впрочем, и никаких «прав» вообще. Собственно говоря, все разговоры о «русскойидее» упираются не в «идею», а в «Россию». Потому что непонятно, что такое«Россия» и на что она похожа. Условно говоря (тут со мной можно очень и оченьпоспорить, можно даже разгромить в пух и прах, но тем не менее определеннуюсторону дела я тут все же попытаюсь хотя бы обозначить), в каждой стране естьнечто главное, вокруг чего вращается все остальное. Типа того, чтоИзраиль — это прежде всего «наш народ». Америка — «наш бизнес».Франция — «наша культура». Англия — «наши обычаи». Германия —«наши порядки». Разумеется, все эти соответствия весьма условны, но что-тотакое в них есть.

Бабай-ага спросил веселым голосом, он везде стараетсясгладить напряжение:

— А что Россия? Квас и матрешки?

— Россия, — ответил Крылов с нажимом, — это«наша власть»! Можно долго спорить о том, что такое «власть» и «наша» ли она, ивсе эти споры будут правильны и уместны, но уже внутри этого. Понимаете?Внутри. Потому что из этого надо исходить. Если мы не принимаем этогоутверждения или заменяем его другим, то мы промахиваемся, оказываемся вне всейпатриотической проблематики. Я желаю себе и своей стране не столько полныхмагазинов, свободы или еще чего-нибудь этакого-такого. То есть это все оченьхорошие вещи, и, разумеется, очень хочется, чтобы все это было. Но тем не менеев первую очередь я желаю себе и своей стране не этого. Во всяком случае, непрежде всего. Нет, прежде всего — победа над врагами и, разумеется,власть. Наша власть. Потому что без этого ничего не будет. По крайней мере, длянас.

Матросов подумал, буркнул полуодобрительно:

— Хоть ты и в очках, но сейчас брякнул в самую точку.

— В этом и состоит суть патриотизма, — продолжалКрылов. — Патриот желает своей стране (и своему народу) не столько «добра»и вкусной кормежки, сколько превосходства. Демократ, разумеется, добавит «…безштанов» и вспомнит про Верхнюю Вольту с ракетами. И будет не прав. Штаныобязательны, потому что без них превосходства не получается. Чего Совок вовремяне понял, а потом советские удивлялись, почему это их негры держат за своих, ане за людей (а какие-то французишки, у которых атомных фугасов в сто разменьше, пользуются полным решпектом). Демократы не всегда желают России зла. Ноони обязательно жаждут ее унижения. Демократ может быть не против богатойРоссии. Но Россия как государство должна быть, по их мнению, жалкой, всемипрезираемой, неагрессивно-безвредной, не страшной и не опасной (и,соответственно, не интересной) ни для кого. Может быть, нас даже будут кормитьза безвредность, и чечевичная похлебка будет сытной и наваристой. Но мне нехотелось бы вступать в дискуссии относительно того, положат ли нам в мискудостаточно гущи и будет ли сей супчик сварен в полевой кухне натовских частей,расквартированных под Владимиром, или в закопченном ваххабитском котелке наразвалинах дагестанской деревни.

Черный Принц грохнул пустой кружкой о стол. Лицо его, почтине тронутое солнцем, враз потемнело. Черных он ненавидел люто, черные —это все кавказцы, а не какие-то там негры, которых вообще не существует. Навтором месте после черных у него стояло НАТО.

Крылов отхлебнул пива, сказал уже упавшим голосом:

— При этом я отдаю себе отчет в том, что массовыйпатриотизм сейчас (и долгое время спустя) в современной России почтиневозможен. Времена Минина и Пожарского прошли, а время «нового патриотизма»еще не пришло. Демократы преуспели, а патриоты проиграли борьбу за массы. Массыпредпочли даже не пепси (это было бы еще что-то внятное), а «Санта-Барбару» с«Просто Марией». То есть поглядение на чужую красивую жизнь; красивую не впоследнюю очередь потому, что чужая.