С удивлением обнаруживаю, что Сатори не пытается бежать. Стоит на месте, безвольно опустив руки, и ждет. Понимает, что хотим сделать, не препятствует. Умница, девочка. Я даже не буду над тобой издеваться. И без того тебе хватит унижений.

Ткань в руках Торре рвется необычайно легко: оба платья — верхнее и нижнее — и даже платок, который Сатори набрасывает на плечи. И вот я уже вижу тощую нескладную фигуру, а на бледной коже-то — вот они! — следы чёрно-золотые. На ребрах, под грудью, на животе. Узор цветочный обхватывает талию, смыкается на спине. Он кажется мне таким знакомым. До тошноты, до бегущих по рукам мурашек. И глаз не отвести, и смотреть противно. Нет, это не Джар. И даже не Кресцет. Все куда хуже. Да только не для нас.

Стоящий в стороне Гарольд улыбается. И я чувствую ком в горле.

— Все это время ты знал, что она меченая?

Лиат пожимает плечами: конечно, знал. Иначе зачем ему, такому умному, брать с собой Сатори? По той же причине имя ее не появилось на пожелтевших страницах среди имен тех, кто служит гильдии охотников за головами. Девочка умрет. О ней просто забудут. И никто не станет выяснять причину. Меток на теле достаточно, чтобы понять: она рождена для того, чтобы бесславно сдохнуть.

— Откуда?

— Это мой маленький секрет. Вам я лучше скажу о другом, более ценном: узоры нанесены только на ее тело. Нет того, с кем ее жизнь связана. А это значит…

— … что каждый из нас за счет ее жизни свою продлить может! — заканчиваю за Гарольдом я.

Об этом я уже успела догадаться.

Сатори не меняется в лице, просто таращится на дощатый пол. Не впервой, видимо, слышать подобное, и, даже если слух режет, она должна стерпеть. Путь уже выбран. И выбран еще до ее рождения. Согласитесь: нет ничего почетнее, чем помереть просто так?

До ушей доносится хрип. Это Зенки. Пытается встать, вступиться, пытается хотя бы присмотреться к тому, о чём мы говорим. Но все голову роняет: стыдно, что защитить не смог. Да что бы он сделал против пещерного? Беспомощный дурак. Лучше бы остался в стороне, был бы целее.

Не мигая, смотрит на нас Дио. Переводит взгляд с меня на Гарольда. Облизываясь, изучает тело Сатори. Такие женщины его не привлекают, разве что как еда. Но Торре не ест компаньонов. Даже если те раздражают.

— Гарольд, ты… сур! — вырывается у меня, и я тут же вытираю губы кулаком.

Подумать только, какие нежные. Ужели неприятно? Как про девку мертвую говорю, так им интересно, а чуть ругнусь, сразу нос воротят.

Кто-то еще не знает значения этого слова? Уберите детишек, если такие все еще слушают меня. Сур есть человек, который предпочитает скотину живой женщине. Занятно, что валюта наша зовется «су». Чуть ошибешься, и человек, вместо того чтобы заплатить, заедет тебе по морде.

— Может, поясните хоть немного? — подает голос Дио. Он беззастенчиво водит пальцем по узорам на теле Сатори, пытается продавить когтем тонкую кожу, понять, из чего состоят чёрно-золотые линии.

— Она Вещающая.

— Вещающая… что?

— Я не верю, что можно быть настолько тупым!

Судя по недовольному урчанию, Торре оскорблен. Но, пока я не кидаюсь на него с кулаками, делать с этим он ничего не будет.

Я понимаю, что он — пещерный, что их обычаи значительно отличаются от наших. Но он живет среди людей — а не среди тех, кто их ест, — не первую Эс’алавар и, как мне всегда казалось, должен знать хоть что-то. Вещающие всегда — «Чьи?», всегда — «Кому принадлежат?». Но никогда — «Что?».

— Это Инимсэт, Нить Жизни. — Поворачиваюсь лишь для того, чтобы спросить у Сатори: — я права?

А она только губы поджимает. Не хочет отвечать. Вместо нее кивает Гарольд.

Мы стоим посреди чужого дома, на полу которого, кроме нашего верного товарища, лежит мертвая девка, и тело ее вновь облепляют синие бабочки. Эти крылатые твари садятся даже на веки, почти касаются неба своими цепкими лапками. Но наше внимание отдано голой Сатори. И вовсе не потому, что она голая.

— Все равно непонятно. — Торре мотает головой.

— Редко рождаются люди под знаком Инимсэт. И всегда — Вещающие. Иных-то и нет, ага. Все с хранителем слишком тесно повязаны. Такие редко доживают до сорока Половин. — Выдыхаю, закрываю глаза, но спокойнее почему-то не становится. Наверное, стоит выругаться вновь. — Погибают молодыми. Как Сатори, ага. Или еще раньше. Понимаешь, в чём дело: они — как сосуд с жизненной энергией. Осушишь такой — враз помолодеешь, и раны затянутся. Только надобно, чтобы тело не страдало ни от чего, повреждений не имело. Помрет иначе.

— Допустим. Но при чём тут это и любовь Гарольда к скотине?

— То есть ты знаешь, что такое «сур», зато про Вещающих слышишь Впервые? — Скалю зубы и всё-таки продолжаю: — Это просто ругательство. Не воспринимай буквально. Как видишь, Гарольд взял девочку с нами на случай, если кто откинется или серьезно пострадает. Забавно, правда? Чудовище тут как бы я. Я сквернословлю, пью и подвергаю опасности чужие жизни. И жую листья типпи, ага. Я помру рано, оставив о себе не самые приятные воспоминания. Но я хотя бы не стараюсь выглядеть лучше, чем есть. Дерьмо, даже усыпанное цветами, все равно дерьмом и останется.

Когда я подхожу, Гарольд молчит. Молчит, и когда снимаю с него подбитый коротким мехом плащ. Видать, для Лиата я — эдакая забавная диковинка, которая, в случае чего, может очень больно укусить. Он не боится, ага. Ему просто хочется понаблюдать, что я буду делать дальше.

Интересно, в его глазах я настолько же безмозглая, насколько и Дио?

— Думаешь, было бы лучше оставить ее в деревне и дать помереть там? — наконец спрашивает Гарольд и поднимает ворот черной рубахи, расшитый серебряной нитью. — Вещающим Инимсэт важно исполнить свое предназначение.

— Давай ты заткнешься. Даже без оружия я смогу переломать тебе пальцы. И Крушения не помогут. — Хлопаю по кинжалу на поясе, лишний раз напоминая, что лучше со мной не шутить. Ни сейчас, ни потом.

Кутаю в плащ тощую рыжую девочку так, что торчать остается только голова. Сатори не сопротивляется; кажется, она старается даже не дышать, когда я рядом. Это вызывает легкую усмешку. Маленькая дурочка, сейчас ты боишься точно не того человека.

— Спасибо, — шепчет она, и по телу проходит мелкая дрожь.

— Ты мне все еще не нравишься. — Убираю свалявшиеся пряди с лица. — Но ему до тебя я добраться не дам, поняла?

Кивает, хотя создается ощущение, что голова от усталости просто клонится вниз. Отвожу Сатори к кровати, усаживаю на жесткую поверхность. И смешно, и тошно от того, как вожусь с этим нелепым созданием. Конечно, иногда она высказывает свое мнение, даже если оно отлично от мнения остальных, иногда подает голос. Но достаточно слегка надавить, и Сатори вновь слушается всего, что ни скажи.