— Пруденс, мы говорим о совершенно разных вещах. Эти несчастные девочки — несовершеннолетние, даже не понимающие, во что их ввергают… А моя белокурая красавица — куртизанка, любовница джентльменов; это совершенно другая история. Они прекрасно знают, что делают, и сознательно выбирают такую жизнь, потому что не хотят работать. Они любят праздность и роскошь, и у них есть красивое тело, которым все это можно купить, и они им торгуют. Это чисто деловое предприятие.

— Ладно, готова уступить, прежде чем вы убедите меня, что я последняя негодяйка, потому что не хочу продавать свое тело, чтобы помочь дядюшке оплачивать счета.

— Ну нет, так далеко я не захожу, — откликнулся Даммлер, закидывая голову и заливаясь смехом. — Нет, подумать только: я пришел, чтобы читать вам лекцию! Надо же договориться до такого: я пытаюсь подбить вас пойти на панель. Мы — леди Мелвин и я — не одобряем вашей интрижки с набобом.

— А что, мистер Севилья и вправду так богат?

— Денежный мешок. Дядя из Ист-индской компании приказал долго жить и оставил ему, ни много ни мало, миллион.

— Лично я не имею ничего против этого. Или вы отвергаете деньги?

— Что вы, я их бесконечно люблю, но… — Пруденс смотрела на него, ожидая продолжения. — Этот ваш мистер Севилья… э-э-э… большой любитель женщин. Определенного сорта.

— Того сорта, что называют белокурыми красавицами?

— И этих в том числе. И еще тех, что носят титулы графинь, а еще более — баронесс. Все считают, что он искатель титула, что позволило бы ему запросто войти в мир аристократии. Он не может смотреть на вас как на возможную жену; сейчас он озабочен отношениями с баронессой Макфей, а для развлечения ему нужна интрижка на стороне. Господи, почему я чувствую себя как мальчишка, пытаясь объяснить вам эти вещи?

— Мне кажется, вы плохо о нем думаете. Он совсем не такой. У него, я бы сказала, повышенное чувство приличия.

— Это вы про кого? Про Севилью? Да у него не больше нравственности, чем у кролика.

— Как вы можете так говорить? Он же ваш друг. Это ведь вы меня с ним познакомили.

— Именно потому я и беспокоюсь. Мне и в голову не приходило, что он может заинтересоваться вами. Вы совсем не в его вкусе, или ему захотелось примазаться к писательской братии. Может, он решил, что это придаст некоторую недостающую ему интеллигентность. Черт его знает, зачем ему это. Но с вами он держится в рамках приличия?

— Ну разумеется. Он любит светские сплетни, но, уверяю вас, ко мне он относится не как к какой-то распущенной девке.

— Боже милостивый, вы неправильно поняли меня. Это же надо! Чтобы мисс Маллоу говорила о себе как о распущенной девке! В общем, чего-то ему от вас надо, но, вероятно, это не совсем то, о чем я подумал. И вот еще, мне очень не нравится, с какими людьми он вас знакомит. Я бы предпочел, чтобы вы с ним не встречались или, на худой конец, не встречались наедине. Не помешала бы приличная супружеская чета или что-нибудь в этом роде.

— Мне он не так уж и нравится. Не думаю, что мы с ним будем часто видеться. У нас с ним мало общего.

— Если старина Бенедикт начнет забываться, кликните меня, и я прилечу на всех парусах и спасу вас. Обещайте, Пруденс.

— Обещаю. — Она повела плечами и, к собственному неудовольствию, поймала себя на том, что скопировала жест Даммлера.

— Вечные заботы с вашим братом. Кто бы мог подумать, что мне придется вести себя с вами как беспокойному дядюшке с зеленой племянницей, засидевшейся в девках. — Пруденс внутренне дернулась от этих слов, хотя внешне ничем себя не выдала. И то спасибо, что он наконец уразумел, что она не мужчина. — Вам всего двадцать четыре, и, полагаю, вы больше не старая дева, чему виной я сам: это я уговорил вас снять чепец. Умоляю, мисс Маллоу, наденьте его снова и постарайтесь выглядеть на все сорок, чтобы я перестал изводиться из-за вас.

— А вы не изводитесь. У меня есть родня, чтобы постоять за меня. Занимайтесь своей Шиллой и Моголом. Когда мы увидим ее на сцене?

— Боюсь, не в этот сезон. Я и половины не написал. — Он встал. — Я ухожу, мисс Маллоу. Позвольте заглянуть к вам завтра. Хочу, чтобы вы взглянули на Шиллу и высказали свои соображения на ее счет. Я ничье мнение не ценю так высоко, как ваше.

— С удовольствием, — ответила польщенная Пруденс. Если его безответственные слова унизили ее как женщину, то комплимент Даммлера-поэта был елеем на рану.

На следующее утро Пруденс получила две записки; одна из них — от Севильи — сопровождалась фиалками, о которых Пруденс говорила ему как о своих любимых цветах. Севилья приглашал ее на прогулку. Но поскольку Пруденс уже договорилась увидеться с Даммлером, она не могла принять приглашение Севильи. Второе послание пришло в конверте с гербом. Открыв конверт, она обнаружила листок с наспех написанными строчками:

«Мисс Маллоу, увы, я не смогу сегодня привезти к Вам Шиллу. У нее другие планы, и мы не вправе пытаться перечить ей.

До скорого.

Пруденс, будьте благоразумны по отношению к С.

Даммлер.»

Пруденс почувствовала острое разочарование и еще раз перечитала записку, надеясь найти в ней скрытый комплимент или оскорбление. Тон был насмешливый, но это в его духе. Вероятно, какое-то дело не позволило ему приехать. Странно, что он не написал, что заставило его изменить свои планы. Если бы она писала записку, в которой сообщала, что не может приехать, как договорились, то непременно объяснила бы причину. Хотя есть ли такие веские причины, из-за которых она не смогла бы встретиться с Даммлером, если бы они об этом договорились? Подозрение перешло в ревность, и вскоре ее стала мучить мысль о том, что под Шиллой надо понимать белокурую красавицу. Тогда понятно, почему он не дал никаких объяснений. Хорошая приятельница джентльмена должна с первого взгляда понять, что он имеет в виду, и не удивляться. Взгляд Пруденс упал на букетик фиалок, присланный Севильей. Даммлеру и в голову не приходило послать ей цветы. Почему она должна торчать дома, когда он развлекается? Она взяла ручку и написала Севилье, что принимает его приглашение. Прогулка по парку — такое удовольствие, и она это делает вовсе не из желания досадить Даммлеру. И ничего в этом предосудительного нет; к тому же она надеялась, что встретит там Даммлера с его белокурой красавицей.

Мистер Севилья явился ровно в три с большим букетом. Чувство юмора не изменило Пруденс; забавно было получить второй букет за день, но она не моргнув глазом с удовольствием приняла розы.

— Я вижу, вы держите мои фиалки у сердца, — пошутил Севилья, посмотрев ей в глаза.

«Пруденс, будьте благоразумны по отношению к С», — мелькнуло у нее в голове.

— Фиалки принято носить в лацкане жакетки, и левая сторона удобнее правой.

— Какие же счастливые эти фиалки, — произнес Севилья со вздохом, пристально глядя на них, а может, на грудь под ними.