Куприн молча начал ходить по комнате. Молчала и Мария, боясь нарушить ход его мысли.

– Как тебе кажется, Машенька? – наконец спросил он. – Это будет крепко закручено… Ты не боишься за меня?

– Я верю в тебя, – тихо, но твердо ответила Мария.

– А теперь, – Куприн сел за стол и стал листать рукопись, – я прочту тебе небольшую главку. Может быть, она войдет в «Поединок»…

Это был рассказ о том, как ефрейтор Верещака собрал «молодых» и «репетил» с ними словесность.

«– Архипов!.. Кого мы называем унутренними врагами?..

Неуклюже поднявшийся Архипов упорно молчит, глядя перед собой в темное пространство казармы. Дельный, умный и ловкий парень у себя в деревне, он держится на службе совершенным идиотом. Он не понимает и не может заучить наизусть самых простых вещей.

– Пень дубовый! Толкач! Верблюд! Что я тебя спрашиваю? – горячится Верещака. – Повтори, что я тебя увспросил, батькови твоему сто чертей!..»

Куприн читал по-актерски, с большим юмором оттеняя нелепые и невежественные слова Верещаки.

«– Враги!..

– Враги! – передразнивает ефрейтор. – Совсем ты верблюд, только рогов у тебя нема. Какие враги, чертюка собачья.

– Внешни…

– У-у, ссвол-лочь! – шипит сквозь стиснутые зубы Верещака. – Унутренние!..

– Нутренни…

– Ну?

– Враги.

– Вот тебе враги!

Архипов вздрагивает головой, нервно кривит губами и крепко зажмуривает глаза.

– Так и стой усе время, стерво! – говорит ефрейтор, потирая руку, занывшую в локте от неловкого удара. – И слухай, что я буду говорить. Унутренними врагами называются усе сопротивляющиеся российским законам. Ну и, кроме того, еще злодеи, конокрады и которые бунтовщики, евреи, поляки, студенты. Повтори, Архипов, усе, что я сейчас сказал…»

– Вот глава, которую я наметил для будущего романа, – после небольшой паузы проговорил Куприн. – Понравилась она тебе, Машенька?

– Саша! Милый! Ты оправдываешь мои надежды. – Мария, не скрывая радости, поднялась со стула и поцеловала мужа в висок. – Только для этого надо работать, не отвлекаться… А у тебя столько друзей, соблазнов! При твоей доброй натуре ты никому не отказываешь, тратишь время бог знает на что! Я так страшилась за тебя… Однако вижу, что ты, кажется, на верном пути…

– Но роман, Машенька, это дело будущего, – вернулся Куприн к началу разговора. – Прежде чем серьезно приступить к этой работе, я должен еще многое обдумать. А пока у меня несколько хороших тем для рассказов. Их надо написать, чтобы к будущей зиме подготовить материал для сборника.

Он снова потер несколько раз голову.

– Когда мы с Буниным были в издательстве «Знание», там шел разговор о том, что оно всецело перейдет в руки Горького и Пятницкого. Горький уже наметил широкий план издания художественной литературы. Среди беллетристов, которых он хочет привлечь в «Знание», есть и мое имя… Ну что ж, подождем до осени, может, оно так и будет…

2

В середине ноября 1902 года Горький уведомил Куприных, что навестит их вместе с директором-распорядителем издательства «Знание» Константином Петровичем Пятницким.

Лето Куприны провели к Крыму, в Мисхоре, на даче Давыдовых, где Александру Ивановичу работалось очень плодотворно: он написал там рассказы «Трус», «На покое» и почти закончил «Болото».

Ожидая Горького, с которым он был знаком лишь «шапочно», Куприн изрядно волновался, торопил жену с обедом и все-таки не успел: гости приехали раньше назначенного времени.

Горький, высокий, худой, рыжеусый, в длинном ватном пальто и смушковой шапке, басил в прихожей, пожимая Куприну руку:

– Давно собирался с вами познакомиться, поговорить как следует… Да все как-то не выходило. То вы приезжали в Крым, когда меня там не было, то не было вас, когда я приезжал в Ялту. Занятно, точно мы друг с другом в прятки играли. А как писателя знаю вас давно. Читал «Молоха», очень он мне понравился. Читал ваши фельетоны в киевской газете «Жизнь и искусство» и тогда же советовал пригласить вас в «Самарскую газету» и даже прочил в редакторы…

С Марией Карловной Горький был знаком давно, с 1899 года, по встречам у Давыдовой, и только сказал, улыбаясь в усы, с неуклюжей галантностью:

– Помните, каким несмышленышем вы были в Ялте? А сейчас замужняя дама и почтенная издательница…

После кончины матери Мария Карловна унаследовала журнал «Мир божий», которым руководили Ф. Д. Батюшков и А. И. Богданович.

– Ну что вы, Алексей Максимович, – отшутилась она, – вон для Константина Петровича я небось до сих пор гимназистка, слушательница его курсов физики…

Пятницкий смущенно погладил бороду, незаметно прикрывая ею скромный галстук. Когда он преподавал в гимназии М. Н. Стоюниной, где училась Мария Давыдова, то вначале появлялся каждый раз на урок в новом ярком галстуке и нестерпимо надушенный какими-то крепкими духами. Вскоре в ящике своего пюпитра он стал находить записочки, в которых ученицы рекомендовали ему различные марки хороших мужских одеколонов, а галстуки приличных расцветок советовали покупать в английском магазине Друсса…

– И вы нынче не та гимназистка, что раньше, и Константин Петрович не преподаватель физики и космографии, а наш грозный и всесильный директор-распорядитель, – шутливо наклонил Горький голову с чуть приподнятой макушкой и снова обратился к Куприну: – Да, кстати, через месяц Константин Петрович обещает выпустить первый том ваших рассказов. Отчего вы не включили в него «Олесю»?

– Видите ли, Алексей Максимович, – осторожно подбирая слова, ответил Куприн, – это моя ранняя, еще незрелая вещь. «Наивная романтика», как сказал Чехов. Я сначала колебался, а потом согласился с его мнением.

– Напрасно согласились, – с упором на «о», словно наполняя сказанное особым смыслом, возразил Горький. – И великие мира сего могут ошибаться. А самое главное, первая книга – первая ступень творческого развития писателя. Он еще молод, а молодость должна быть немного наивной и романтичной. «Олеся» войдет в ваш второй том, я буду на этом настаивать…

Пока не собрались остальные приглашенные, Горький продолжил разговор с Куприным в гостиной. Утонув в уютном плюшевом диване, он допытывался:

– А что вы пишете сейчас?

– Пока только рассказы. Приступить к роману не решаюсь, – признался Куприн. – Это слишком большая задача, для которой я еще не чувствую достаточных сил. Но тема романа не дает мне покоя. Я должен освободиться от тяжелого груза военных лет. Рано или поздно я напишу о нашей «доблестной армии» – о наших жалких, забитых солдатах, о невежественных, погрязших в пьянстве офицерах…

Горький разгладил усы, захватил длиннопалой кистью нос с сильно раздвинутыми ноздрями и округло выступающие скулы.

– Вы должны, скажу больше, обязаны написать о нашей армии. Кому, как не вам, сказать о ней всю правду?.. У вас громадный материал и большой художественный талант…