– Всегда пожалуйста. Мне не все равно, кто застрелил Дениса, между прочим! И вовсе не обязательно было устраивать такой цирк с каруселями… Я бы тебе и так все сказала!

Ну вот. Точки расставлены. Я отвернулась к окну, потому что вдруг защипало глаза.

– Света! Ты что?

Он попытался прикоснуться к моему плечу, но я дернулась, словно меня током ударило, и рука исчезла.

– Ты неправильно поняла! Это никак не связано…

– Отвези меня домой, пожалуйста, Максим. Я устала.

Слушать оправдания – ужасно. И я действительно почувствовала страшную усталость, хуже, чем после рабочей смены с тяжелыми клиентами. Захотелось забраться под плед и забыть сегодняшний день, как будто его никогда не было.

Когда я была маленькой, мир казался мне очень упорядоченным местом. В нем все и всегда происходило в свой черед – по вечерам темнело, а утром вставало солнце, всегда со стороны бабушкиной комнаты и кухни, расчерчивая паркетные доски клетками теней от оконных рам. Я иногда прыгала классики среди растягивающихся прямо на глазах квадратов, за что меня всегда ругали: «Топаешь, как слон! Смотри, соседи снизу придут!» Мне было любопытно, какие они, грозные соседи из квартиры под нами, но слон из меня получился маленький, они так никогда и не пришли с жалобами на шум.

Все вокруг меня подчинялось строгим правилам – когда есть, когда спать, время для школы и студии (я училась рисовать), как следует вести себя, что прилично, а что – нет. Реки не меняли направления, континенты не сталкивались, над головой было небо, а под ногами – земля. Правила устанавливала природа, устанавливали люди, устанавливали мои строгие мама с бабушкой. Меня это не смущало, я верила, что так все и должно быть. Жизнь, разлинованная тенями. Но тени исчезают, если скрывается солнце. И мир может здорово измениться, если смотреть на него под другим углом или вовсе ослепнуть, как это случилось со мной.

Исчезли границы, которые очерчивали видимое пространство. Все, что меня окружало, стало пугающе бесконечным. Ориентироваться по слуху я научилась не сразу и поначалу цеплялась за воспоминания, как за стены, частенько обнаруживая, насколько же зрение обманчиво. Вместо того чтобы сузиться, мой мир расширился до неощутимых пределов. И в нем абсолютно все оказалось не таким, каким было раньше. Старые правила больше не работали или работали не так, как прежде. Мне пришлось изобретать новые самостоятельно. Ни мама, ни бабушка ничем не могли мне в этом помочь. Перестал быть важен цвет, но стала важна фактура вещей. Какая разница, синий или зеленый? Гладкий или шершавый, мягкий или твердый – другое дело! Прикосновения обрели совсем иной смысл и цену, стали необходимым атрибутом существования. Я неожиданно стала ближе к миру тогда, когда должна была раствориться в его пугающей необъятности. Чтобы понять, что за дерево передо мной, я должна коснуться ствола, провести пальцами по обрезу листа, вдохнуть его запах. Чтобы понять, что за человек – услышать его дыхание, голос, ритм сердца. Иногда – коснуться запястья. Хотя чаще всего достаточно голоса и запаха. Хорошие люди никогда не пахнут застарелыми страхами или тяжелой, душной злобой. Плохие люди не пахнут солнцем, никогда не пахнут теплом – возле них всегда вьется стылый сквознячок. Но свой запах имеют абсолютно все.

Тварь ничем не пахла. Она энергично возилась в теле пожилой женщины, к которой минуту назад вызвали «скорую». Женщина стояла в очереди к кассе прямо перед нами и сетовала на очередное подорожание, когда внезапно упала. Она захрипела и начала биться, ноги дергались, и туфли глухо стучали об пол. Кто-то отшатнулся, налетев на меня, кто-то, наоборот, протискивался к упавшей, чтобы помочь. Мама оттащила меня в сторону.

– Я медик, пропустите! – громко сообщил сильный женский голос, и мимо меня протолкнулась полная фигура.

От нее резко пахло по́том и поликлиникой.

Волны от невидимых движений твари проносились сквозь меня, вызывая озноб. Воображение рисовало расплывчатую тень с остроконечной головой, тонкими лапами и красными, как закатное солнце, глазами. Я неподвижно стояла в толпе собравшихся зевак и ничего не могла сделать. Никто в большом зале «Пятерочки» понятия не имел, что упавшая бабулька уже мертва. Тварь спикировала на нее откуда-то, как мне показалось, из-за моей головы. Мне хотелось заорать на зевак, на толстую женщину-медика, но я продолжала стоять в оцепенении.

– Света, пойдем!

Мама потянула меня прочь, но я не могла сдвинуться с места, вцепившись в нашу тележку похолодевшими руками.

Тварь совершала свой загадочный ритуал, а я с ужасом вспомнила, о чем мы говорили с судебным медиком Вячеславом. А если она на самом деле выдирает сейчас из несчастной душу? Мне было жутко до тошноты.

Как мама вывела меня из магазина, я не запомнила. Но, едва придя в себя, уже на улице, потянулась за телефоном. Тот факт, что между мной и капитаном вышла размолвка, волновал меня меньше всего.

– Максим! – громче, чем нужно, воскликнула я, едва он ответил на вызов. – Оно опять здесь!

Близкий вой сирены «скорой помощи» мешал расслышать интонацию, но слова я разобрала:

– Ты где? Я приеду.

– Мы с мамой идем домой.

– Жди дома.

Сирена вопила совсем рядом, но дважды напрасно – она опоздала к старушке и не могла помешать завершившемуся разговору.

– Какой Максим? – Мама никогда не была тактичной. – Капитан Дежин?

Я не хотела разговаривать. Меня потряхивало, но мама ни о чем не подозревала, и я больше всего на свете хотела, чтобы она так и оставалась в неведении относительно моих странных видений.

– Мам, а ты знаешь других Максимов? Он сейчас заедет.

– Господи! Дома шаром покати, нечем угостить человека! Надо было встать в другую кассу… Ничего, мы сейчас заскочим в продуктовый на углу…

Неприязненное отношение мамы к капитану давно сменилось на почти угодническое, попахивавшее тайной надеждой на мое пристройство. Вот так жутко называлось ее желание найти мне пару.

– Давай ты зайдешь в магазин, а я пойду домой? Что-то мне нехорошо.

Мама резко затормозила, вынуждая меня остановиться. Сухая ладошка притронулась к моему лбу, щекам.

– Светик, да ты вся вспотела и холодная, как лед! Черт с ним, с магазином! Пошли домой.

В этом вся моя мама. Смерть несчастной бабульки вовсе не оставила ее равнодушной. Но много лет назад мама определила свой жизненный приоритет, то есть – заботу обо мне, и ничто не могло сбить ее с курса. Кое-как уговорив ее зайти-таки в магазин, я доплелась до нашей парадной.

«Т-т-т-т…» – негромко, но характерно тарахтя, по проезду двигался автомобиль. Сердце екнуло. Неужели я научилась узнавать его машину по стуку двигателя?

– Что стряслось?

Интересно, я в самом деле так ужасно выглядела? Судя по тону вопроса – да. Голос капитана звучал почти испуганно, хотя я слабо представляла, что может его напугать. Секунду я думала, начинать ли разговор прямо на улице, но неожиданно поняла, что с появлением Максима исчез, растворился мой собственный страх. Меня больше не трясло, и пропала вязкая слабость. Остались только горечь и стыд. Как будто я была виновата в нелепой смерти бабульки.