Он забирается в машину, поворачивает на Норт-Кондуит, и только там обнаруживает, что приборная панель в его глазах расплывается.

Рев двигателя затихает. Задние фонари едущих впереди машин превращаются в сплошное красное пятно. Манни не слышит ничего, кроме собственного пульса, бьющегося в ушах. Ему тяжелее и тяжелее дышать, и он вспоминает о жидкости без запаха, которую безымянные люди дали ему, чтобы опоить брата. Он чувствует, как горло отекает, и хватается за него руками, отпустив руль, как будто не в силах поверить, что это происходит с ним. Он думает об отце, гадая, испытал ли тот боль или же умер быстро, как всегда надеялся. Ему ничего про это не сказали и посоветовали не думать об этом, когда он спрашивал.

В тот миг, когда его «шевроле-каприс» без номеров сворачивает на аварийную полосу и врезается в автобус «грейхаунд», в памяти Манни проносится картинка: Якоб ведет его, десятилетнего, за руку по темному пляжу. Он спокойным голосом говорит младшему брату: не нужно тревожиться, все будет хорошо, главное — не терять голову. Это было где-то на берегу, они заигрались и заблудились в дюнах. Пока они брели по песку, над ними кружили птицы и бесконечно передразнивали друг друга, рисуя идеальные белые круги в ночном небе.

Манни хочет сказать: «Забери меня домой, Якоб», — но слышит только шипение воздуха, с которым на него несутся задние фонари.

Под надземной линией J тишина. Ночь наступила рано и принесла с собой холодный воздух, в котором звуки распространяются далеко. Наверху, на черных как копоть металлоконструкциях, путевые рабочие машут фонарями машинистам. Поезда уныло громыхают по стальному скелету эстакады, как будто им стыдно ползти с такой позорной скоростью.

Нувориши последнее время норовят скупить здесь каждый квартал. Старые бойни, продающие свиные копытца, теперь кажутся неуместными в районе, куда мужчины с туристическими картами и в новых ботинках водят своих подружек посмотреть, «как живут простые люди». На углу появились заведения, где бокал вина стоит десять долларов. Цены на аренду растут так быстро, что мужички, торгующие сигарами и дешевым виски, уже подумывают закрыть свои лавки и перебраться в какое-нибудь другое место. «Старбакс», как первопроходец в стране индейцев, уже открыл здесь несколько точек.

Но Бушвик по-прежнему остается районом, где даже здоровые мужчины сжимают в кулаке ключи, когда идут к машине. Ведь пацанам из квартала Вильямсбург невдомек, что появление дорогих кофеен подразумевает, что на их посетителей никто не будет нападать. Они еще не знают, что времена изменились.

Если встать на рельсы и посмотреть вслед поезду, можно увидеть искры, фейерверком летящие из-под стальных колес, и сине-голубые лампочки моста вдали. Но лучше посмотрите вниз, на здание с дверью, покрытой наклейками «под снос» — такими свежими, что до сих пор чувствуется запах клея. Вы сможете разглядеть среди темных окон один огонек.

Это настольная лампа Якоба, которую ему подарил отец.

Кто-то только что зашел в здание, где вплоть до сегодняшнего вечера находилась «Стратегия выхода». Завтра приедут грузчики и вынесут всю жизнь Якоба на свалку. А следом за ними приедет бригада по сносу, и, прежде чем рушить стены, кто-то снимет со стены картину с Гималаями, чтобы подарить жене.

Лора еще ничего не знает.

Она воспользовалась запасным комплектом ключей, чтобы войти. Она пыталась дозвониться до Манни снова и снова, но на его мобильнике стоял автоответчик. Миссис Шталь, в свою очередь, непрерывно названивала в цветочную лавку Лоры, на глазах теряя свою легендарную выдержку и по-прежнему отказываясь говорить с раввином.

— Зачем он мне нужен? Мой сын жив, — повторяла она Лоре раз за разом, стараясь убедить в этом скорее себя саму. — И он никуда не сбегал. Где Стэн? Почему я не могу до него дозвониться? Милочка, ты должна помочь мне. Ты единственная, кто остался в своем уме.

Лора весь день старалась ее успокоить, еле сдерживаясь, чтобы самой не впасть в панику. Ей тоже не удается дозвониться до Стэна.

Теперь она сидит в покрытом шрамами и царапинами кожаном кресле Якоба и не знает, что делать дальше. Перед ней лежит блокнот, в котором записаны разные мысли, нарисованы диаграммы и расписания, где и когда бывал Якоб, чтобы понять, куда он мог податься в такой холод в одном костюме, с жалкой двадцаткой в кармане.

Он жив, повторяет она про себя, но получается неубедительно. Он жив. Гималаи слегка раскачиваются, белые вершины перемещаются туда-сюда вместе с рамой. Но поезд снаружи едет медленно, а значит, он не мог привести картину в движение. Лора замирает и кладет руку на хрустальный шар размером с картофелину. Вот оно, думает Лора, тот самый момент. Моей или чьей-то еще смерти. В коридоре брезжит свет и кто-то чихает, явно считая, что вокруг никого нет. Кожаные туфли ступают по деревянному полу и направляются к закрытой двери кабинета.

Шаги останавливаются.

— Якоб? — раздается голос из-за двери, и Лора выдыхает с облегчением. Она остается в кресле, переводя дух, а дверь открывается, и на пороге появляется Пенни с растрепанной от ветра прической и раскрасневшимися щеками. Она стоит, в своих приличных туфельках, желая оказаться где угодно, только не здесь.

Она прижимает к губам и носу варежку.

— Ты знаешь, где он? — спрашивает Лора, испытывая стыд за облегчение, растекающееся по телу адреналином, от которого она вздрагивает как ужаленная.

— Миссис Шталь, я…

— Миссис Шталь? Нет-нет. Ты могла называть меня миссис Шталь до того, как залезла в штаны к моему мужу. А теперь зови меня как угодно, только не так, ясно тебе? Так где он?

— Миссис Шталь, — повторяет девушка, еще пуще краснея, теперь от стыда, а не от стужи. — Я не знаю, где он. Я всюду звонила. В полицию, его брату…

Лора встает, проводит рукой по истертому столу Якоба и мимолетно представляет себе драку с выдиранием волос, глядя на черную шевелюру Пенни. Ей страшно хочется дать выход адреналину прежде, чем он превратится в слизь.

— Но ты почему-то думала, что найдешь его здесь. Я слышала, как ты звала его: «Якоб?» Довольно фамильярно. Вы договаривались о встрече? Здесь, в кабинете? Стой, ну конечно, вы вместе летите на Ангилью, да? Отвечай!

Пенни, неловко дернувшись, опускает на пол свою сумочку и садится в низкое кресло. Она обхватывает свою узкую грудь руками, словно кучер, пытающийся согреться, но стыд уже уступает место ярости.

— Я… нет. Это не то…

— Я обнимала его, и его тело было холодным, так что сейчас ты мне все расскажешь. Мне даже все равно, спишь ты с ним или нет. Я просто хочу знать, что он… что он жив… — Лора замечает, что ее голос становится напряженным, и откашливается. — Зачем ты пришла?

— Увидела свет, — отвечает Пенни, наблюдая, как жена Якоба пытается держать себя в руках. — Я шла домой, и… Полицейские сегодня выгнали меня отсюда. Градостроительный комитет уже утвердил новый план квартала. У меня и ключи забрали… — она сморкается в платок, и звук гулким эхом разносится по коридору. — Но Якоб оставил мне запасной комплект.