Андрей молчал. Если бы он сам мог объяснить себе, что он почувствовал в этот миг!.. И, дойдя наконец до дома, усадив непоседливого Павлика за уроки в их общей комнате, он скрылся на кухне, уселся на подоконнике и спрятался за яркой клетчатой занавеской.

Он не знал, от кого сейчас прятался, и все же испытывал непреодолимую потребность забиться в норку от чужих глаз, от чужих расспросов. А ведь дома, можно считать, не было никого: родители на работе, а брат, кажется, наконец-то угомонился. Да, дети быстро забывают обо всем, переключаются на новые впечатления, с привычной рассеянной нежностью подумал он о Павлике. И впервые осознал, насколько явно он привык думать о нем как о ребенке, а о себе — как о взрослом. Себя-то он никогда в жизни не чувствовал маленьким.

Так что же случилось сегодня в школе? Ему не хотелось быть в классе. Очень, очень не хотелось. Ему казалось глупым и несправедливым тратить время на то, что он и так давно знал, — ведь все, что рассказывает Николай Пантелеевич, прочитано и усвоено Андреем давно, так же как и сведения, по прочим школьным предметам. И если он не демонстрирует всегда своих знаний во всеуслышание, так это только потому, что это кажется ему несолидным. Что ж он, учится, чтобы пятерки зарабатывать и всех своей эрудицией поражать?… К тому же он давно привык подчиняться взрослым правилам игры, давно умеет спокойно вести себя, даже когда ему неимоверно скучно. Научился исполнять нелепые требования школьной жизни, играть в ученика, притворяться несведущим… Так что же такое произошло сегодня, если он не смог, не сумел подчиниться разумному, в общем, требованию взрослых и не сумел заставить себя «быть как все»? Что заставило вспыхнуть внутреннюю энергию, что вынудило его скрытые резервы дать знать о себе? Что, что?!

Ответ лежал на поверхности и был, в общем-то, до разочарования легок и незамысловат: он просто не сумел справиться со своими эмоциями. Ему хотелось быть в коридоре, а не в классе, и поскольку сделать это обычным путем не представлялось возможным, он и вышел в коридор необычным.

Теперь Андрей явственно вспомнил, как несложно ему было догадываться о мыслях окружающих людей («Да что там догадываться, просто читать их», — спокойно поправил он сам себя), как непринужденно он справлялся с задачей расположить к себе того или иного человека, если тот был ему интересен, или, напротив, отделаться от зануды и дурака… А теперь вот еще и это. Может быть, он экстрасенс?… Но Андрей тут же брезгливо поморщился от слишком примитивного объяснения собственных возможностей. Экстрасенсорика — это совсем другое, это результат обостренного восприятия чужой энергетики, полученный благодаря длительным и старательным тренировкам. А его дар до сих пор таится в глубинах его психики, он никогда не тренировался и искусственно не развивал его. Его сила непонятна и пока неподвластна ему самому. А между тем с ней надо познакомиться, ее надо узнать поближе и понять, что же с ней делать.

— Андрейка, как ты?! Что случилось, хороший мой? Мама, примчавшаяся с работы после встревожившего ее звонка от школьного врача, не сразу, разумеется, заметила его за оконной занавеской. Откинув назад свои светлые, разметавшиеся от спешки волосы, все еще красивая, с тяжело дышащей после бега грудью, запыхавшаяся и испуганная, она показалась Андрею незнакомкой, впервые появившейся на пороге их дома.

Да что мама, если и самого себя, Андрея Сорокина, он, оказывается, совершенно не знал до сегодняшнего дня!..

Он спокойно слез с подоконника, подошел к матери и обнял ее.

— Все в порядке, мама. Со мной все хорошо. Не надо волноваться.

— Но ваша Зинаида Павловна сказала, тебя надо показать специалистам…

— Ничего не надо, — жестко прервал он ее. — Это был пустяк, обморок. Обещаю тебе, что больше такого не повторится.

И на Наташу глянули давно забытые ею, холодные и очень взрослые, с радужной оболочкой разного цвета глаза Валерия Павловича Платонова.

Ее начальника к этому времени уже не было в живых. И работала она совсем в другой лаборатории. А глаза ее старшего сына, на которых таинственно и странно сказались давние рискованные эксперименты с гормоном роста, затеянные отчаянным авантюристом, — эти самые глаза теперь смотрели на нее, точно не видя, точно устремляясь сквозь нее куда-то вдаль.

Знакомиться с самим собой — так Андрей теперь называл это — он начал на следующий же день. Сидя после уроков в школьной библиотеке, он попытался сосредоточиться на мысли о том, что сейчас делает Павлик и где он может находиться. Совсем нетрудным оказалось оставить свое неподвижное, разом отяжелевшее тело сидеть на месте (он воспринимал сейчас это тело как нечто отдельное от себя), а самому подняться и легким, неслышным шагом выйти из комнаты. На пороге библиотеки он обернулся и удивился тому, каким муляжным, неживым, ненастоящим выглядит покинутый им внешний облик. Неужели никто в библиотеке не замечает, что там, за столом, сидит не Андрей, а лишь его мертвый остов?…

Скользя по знакомым школьным коридорам, он заглянул в Павлушкин класс, сейчас абсолютно пустой, — еще бы, уроки у пятиклассников давно кончились, — пробежался по раздевалкам и буфетным, затормозил на минутку у дверей большой школьной столовой и, убедившись, что брата нет и среди обедающих ребят, направился в физкультурный зал. Мысль об этом зале пришла к нему в голову только что, по какому-то вдохновенному наитию, и оказалась совершенно верной. Разумеется, как он мог забыть! Ведь Павлик — капитан команды класса по волейболу, а через неделю состоятся школьные соревнования.

Его вихрастый братишка, разгоряченный и вспотевший, и в самом деле скакал с мячом вокруг туго натянутой посреди зала сетки. Команда четко выполняла указания своего командира, а рядышком, на упругих матах, примостилась девочка, во все глаза глядевшая на озорного и симпатичного Павлушку. Андрей знал ее, это была Оля Котова, самая преданная подружка его брата, с первого класса сидевшая с ним за одной партой. А потому Андрей совсем не удивился, когда заметил, что сразу после окончания игры его брат первым делом направился к Оле, а та, с деланной небрежностью подергав его за вихрастую челку, сказала:

— Ну, ты сегодня силен!.. Ни дать ни взять — настоящий Пеле.

— Ты с ума сошла! — возмутился Павлик. — Какой я тебе Пеле? Он что, по-твоему, волейболист, что ли?

— А мне все равно, — улыбнулась Оля, подмигивая другу. — Ты же знаешь, я в спорте не разбираюсь, мое дело — это музыка и танцы. А из спортсменов я знаю только Пеле, Третьяка и Карпова… Одного из них мне всегда хватает, чтобы сделать мальчишкам комплимент. И обычно этот комплимент всем нравится. Вот ты, например, — если не хочешь быть Пеле, ладно, так и быть, будешь Карповым!

И оба они засмеялись, глядя друг на друга веселыми, чуточку влюбленными глазами.

Андрей тоже засмеялся было и тут же испуганно прикрыл рот ладонью, опасаясь, как бы кто-нибудь его не услышал. Хотя, наверное, это попросту невозможно: от его голоса наверняка осталась только тень, так же как и от тела, сидящего сейчас в библиотеке… Но вечером он, конечно, не удержался, чтобы небрежно не спросить братишку: