Дело было еще в одном скрипе — скрипе половицы. Джин друг реально и отчетливо ощутила, что в красной комнате она не одна. Кто-то еще был здесь. Кто-то еще находился в комнате. Пол снова отчетливо заскрипел под чьими-то ногами. Джин не дыша стояла на месте.

Скрип повторился, будто невидимый «кто-то» отошел в сторону. Лампа в окне качнулась еще и еще раз. Рваная тень, пробежав по стене, упала на руку Джин, словно разорвав нежную плоть: одна ее половина погрузилась во тьму, словно в бездну, вторая — оставалась на свету.

— Кто здесь? — едва слышно прошептала Джин, хотя ей самой казалось, что она кричит во весь голос, захлебываясь, разрываясь на куски от страшного утробного крика. А на самом деле слова едва-едва падали с ее немеющих губ.

Половица скрипнула в ответ. От угла комнаты отделилась темная тень. Джин хотела бежать, но пошевелиться не могла. От ощущения физического ужаса по всему ее телу пробегали быстрые спазмы, похожие на судороги.

Темная тень, отделившись от угла, пересекла комнату и, двигаясь по диагонали, подошла к камину. Свет от уличного фонаря падал так неудачно, что очертания фигуры оставались в полной темноте. Нельзя было разглядеть, кто это — женщина или мужчина; темная масса лишь сохраняла смутные очертания движущегося человеческого тела. Кто-то беззастенчиво бродил по комнате прямо на глазах у онемевшей Джин.

Ужас, сковавший тело, был такой густой и плотный, что ей вдруг физически стало не хватать воздуха, словно ее душили подушкой, плотно прижимая ее к лицу. Ужас был настолько реален, что Джин вдруг показалось, будто она отделяется от собственного тела и наблюдает за всем происходящим со стороны, витая под потолком.

Темная фигура подошла к камину и, присев на корточки, замерла перед ним. Послышался шорох — длинной кочергой, которая только что стояла прислоненной к стенке камина, фигура ворошила пепел. Этот тихий звук сам по себе мог свести с ума кого угодно.

Джин хотела двинуться с места, но ее тело словно налилось бетоном и приросло к полу. Невозможно сделать и шагу!

Она задыхалась, слышала свои шумные вдохи и выдохи, не понимая, почему угодила в этот нелепый кошмар.

Темная фигура тем временем склонилась к камину и нависла над ним. Кочерга упала на пол с громким стуком. Джин вздрогнула, с трудом пошевелилась, наконец-то сделала один-единственный шажок и вдруг увидела, что у камина никого нет.

Двигаясь тяжело, как столетняя старуха, Джин подошла к камину. Пепел был рассыпан по полу, а кочерга лежала в стороне. Взяв прислоненный к стенке металлический совок, Джин принялась сгребать пепел обратно в камин. От камина несло сладковатой тошнотворной гарью, будто его недавно зажигали, хотя Джин прекрасно знала, что это не так.

Камин не работал. Никто не мог его разжечь. А между тем, запах был таким свежим, как будто камин разжигали несколько часов назад. Джин не могла этого понять.

Запах был приторный, сладковатый. Он забивал ноздри, как вата. Запах не исчезал, а, наоборот, становился все гуще. Джин начало тошнить. Подняв кочергу, она поворошила пепел — в ноздри ударила мощная волна этой жуткой вони, да так сильно, как будто она угодила прямиком в мозг.

Джин выронила кочергу и села на пол.

И тут она услышала шаги. Отчетливые шаги у себя за спиной. Хотела обернуться, но не успела.

Кто-то набросился на нее сзади и начал душить. Все, что произошло дальше, в какой-то временном обрывке, отпечаталось в ее памяти таким непроходимым ужасом, что позже она не могла даже целиком восстановить в памяти этот эпизод — не то что говорить о нем вслух. Джин так и не поняла, сколько времени длился этот кошмар — десять минут или час.

Шею Джин обхватили чьи-то сильные руки. Она успела заметить почерневшие острые ногти — они выглядели так, слово под ними навечно запеклась кровь.

Джин отбивалась как сумасшедшая. Заостренные ногти царапали ее руки, впивались в кожу, скребли лицо. Джин чувствовала, как во все стороны брызгает ее кровь. Боль, ужас, удушье, отчаяние — все слилось воедино в какую-то какофонию безумного кошмара, и Джин буквально перестала существовать. Ужас полностью парализовал ее душу, не говоря уже о теле. Она чувствовала, как погружается в темную бездну, в топкое болото, которое готово навсегда сомкнуться над ней.

В глазах потемнело. Джин чувствовала, что лежит ничком на полу. В этой неравной борьбе ее оставили последние силы.

Вдруг безжалостные страшные руки отпустили ее горло. В воспаленное горло хлынул поток воздуха. Задыхаясь и кашляя, Джин лежала на полу, пытаясь понять, что произошло.

Руки ее были исцарапаны в кровь. Длинные глубокие ссадины покрывали щеки. Кров стекала на подбородок, капала на грудь.

Только теперь Джин почувствовала, как ноют ее раны. Пережитый ужас усиливал ощущение полной разбитости. Дрожа от страха и физической боли, она попыталась встать на четвереньки. В комнате по-прежнему было темно.

Кое-как Джин удалось подняться на ноги. Пошатываясь, она ухватилась за каминную полку и посмотрела вверх.

То, что произошло потом, невозможно описать… Из горла Джин вырвался хрип — он был похож на звук уходящей из ванны воды. Она подняла глаза…

С потолка, прямо из-под старинной люстры, свешивалась тугая петля на длинной веревке, которая раскачивалась в воздухе, описывая круги и словно каким-то невероятным образом заполняя своими движениями всю комнату.

Петля для повешения. Виселица для самоубийцы. Темный ужас, пришедший из пугающих дебрей подсознания. Ужас, пережив который, вовсе не захочешь жить.

Джин не могла оторвать глаз от этого жуткого зрелища. Это был знак.

Петля гипнотизировала, притягивала взгляд, манила своей пугающей чернотой. Джин чувствовала, как капли ее крови превращаются в ледяные иголки ужаса, вонзающиеся в плоть. Задыхаясь и дрожа, она пыталась убежать от этого страшного знака. Но петля, раскачиваясь, неотвратимо приближалась с каждым колебанием.

В глазах потемнело. Обессиленные пальцы выпустили край каминной полки. Задыхаясь от ужаса, Джин осторожно двинулась с места, но тело отказывалось повиноваться. Ноги подкосились, в глазах не оставалось больше ничего, кроме темноты. Рухнув на пол, Джин окончательно потеряла сознание…

Она пришла в себя от мягкого, нежного прикосновения к лицу и рукам. Это напоминало легчайшее касание нежного птичьего пера.

Джин зажмурилась, пытаясь как можно дольше сохранить это удивительное ощущение, но оно быстро прошло. Теперь заболели царапины и ссадины. Чуть приоткрыв глаза, она увидела подсохшие потемневшие капли на полу.

Потом пришел звук. Снова заплакал ребенок. Все тело Джин свело судорогой — и судорога пронзила сердце. Это был еще не сам страх, а предчувствие страха, охватившее все ее существо — предчувствие древнее, как сам мир.

Плакал ребенок. Снова плакал в отчаянной тоске, неизменной со дня основания мира. В этом звуке было столько скорби, что Джин больше не могла жить. Ей вдруг так остро, так отчаянно захотелось умереть! Все ее существо, встрепенувшись, как от разряда электрического тока, потянулось к этой мысли, как к живительному источнику. Эта мысль внушала страх, но она была так притягательна!