Два последних сезона в Оксиринхе были самыми плодотворными с точки зрения литературных находок. Однако Гренфелл и Хант в 1905 г. решили было, что они в основном исчерпали этот источник погребенных сокровищ. Действительно, оставалось как будто бы мало подходящих объектов, относящихся к римскому и ранневизантийскому периодам, и, кроме того, было хорошо известно, что после IV в. интерес к греческой литературе в Египте резко упал. Тем не менее в докладе Фонду исследования Египта после возобновления работ в декабре 1905 г. отмечается: «Судьба… как показали события, приберегла наиболее ценные подарки к пятому сезону (1905/06 г.), результаты которого превосходят даже итоги первых раскопок в Оксиринхе в 1897 г.». Сознавая, что им вряд ли удастся предпринять еще одну экспедицию, ученые удвоили число рабочих и планировали обследовать возможно большую территорию. Они рассчитывали тщательно прочесать даже заведомо малообещающие слои отходов, относящиеся к поздневизантийскому периоду.

Одной из первых находок был еще один христианский текст на греческом языке. Это лист тонкого пергамена (не папируса) из некоего утерянного Евангелия, описывающего апокрифический эпизод: посещение Иисусом Иерусалимского храма. Отчасти в манере сократического диалога Иисус вовлекает некоего фарисея в дискуссию о понятии чистоты, в ходе которой выдвигает положение о внутренней чистоте, противопоставляемое бессмысленным и формальным церемониям очищения. Гренфелл и Хант были потрясены «изощренным литературным стилем, образностью, энергичностью языка, содержащего слова, отсутствующие в каноническом Новом Завете, а также свидетельством любопытного знакомства — то ли действительного, то ли показного — с топографией храма и иудейскими церемониями очищения». После этого христианского пролога к экспедиции первое место среди находок заняла поэзия, в том числе несколько благодарственных гимнов, созданных могучим талантом самого Пиндара.

В нескольких случаях в Оксиринхе попадались большие партии документов, явно принадлежавшие одному частному лицу или одному архиву и поэтому грудой сваленные в одном месте. Но ни одна из таких находок не содержала сколько-нибудь ценных литературных фрагментов. Разве нельзя было предположить, что целая библиотека или какая-нибудь коллекция книг могла быть выброшена точно таким же образом? Тайная надежда на это никогда не оставляла обоих друзей. «И вот 13 января, — писали они в отчете несколько месяцев спустя, — нам наконец посчастливилось сделать открытие такого рода. Незадолго до заката мы добрались на глубине примерно 6 футов от поверхности до места, где в III в. н. э. кто-то вытряхнул целую корзину папирусных свитков с литературными текстами. В исчезающем свете дня невозможно было извлечь находку полностью, и на ночь у этого места была поставлена надежная охрана; на следующее утро остальное было благополучно выкопано. Перед тем как выбросить папирусы на свалку, их, по обыкновению, разорвали на куски, но среди сотен мелких обрывков была пара сердцевин папирусных свитков, содержащих каждая по десять-двенадцать колонок, ряд фрагментов по пять-шесть колонок и довольно много по одной-две колонки в каждом. Процесс комбинирования разрозненных кусков оказался, естественно, делом долгим, и до сих пор нам хватило времени только на то, чтобы составить связный текст и прочесть примерно половину найденных рукописей…»

Находка литературных текстов, выброшенных целой массой, была сама по себе довольно удивительной, а ведь среди них имелись два ценных поэтических фрагмента из утерянных произведений первоклассных древних авторов. Особый интерес представляли примерно триста строк «Пеанов» Пиндара, о которых до сих пор не было известно ничего существенного. Это было самое большое лирическое произведение, найденное в Египте со времен открытия текстов Вакхилида, и оно отнюдь не уступало по своей ценности всей обширной подборке образцов творчества этого поэта. Менее напыщенные, чем другие произведения Пиндара, «Пеаны» характеризуют его как автора, более приятного для чтения, «более человечного, менее зависимого от мифа и не столь темного в выражениях». С тех пор «Ода Дельфам» стала одним из широко известных образцов классического наследия. Второй важнейшей находкой был достаточно большой отрывок трагедии Еврипида «Гипсипила», давший возможность ученым-классикам определить фабулу трагедии. Кроме этого были найдены фрагменты стихотворения Сапфо и малоизвестных «Мелиамбов» (сатирических стихотворений) Керкида.

В прозаических манускриптах также не было недостатка; в частности, одно новое историческое произведение, подобно «Афинской политии» Аристотеля, произвело неизгладимое впечатление на ученых-классиков и историков. Это был отрывок примерно в шестьсот строк, описывающий период эллинской истории с 396 до 394 г. до н. э. Как изложение исторических фактов он мог быть сопоставлен с Фукидидом, труд которого он, очевидно, был призван продолжить, и Ксенофонтом, с которыми он иногда имеет и расхождения. Это произведение, широко известное под названием «Oxyrhynchia Hellenica», породило горячие дебаты по поводу возможного автора, продолжающиеся по сей день. В настоящее время основным претендентом считается Эфор.

Эти находки отмечают лишь основные вехи одного из плодотворнейших сезонов Гренфелла и Ханта, который Кеньон приравнивал к сезону 1891 г. по важности сделанных открытий. Это сравнение удачно еще и потому, что, как и в 1891 г., в 1905-м ценные папирусы были получены также и из другого источника. Наиболее важной была находка рукописи Менандра, обнаруженной в могиле близ Афродитополиса Густавом Лефебром, французским ученым, сотрудником Каирского музея. Рукопись содержала значительные по размерам отрывки из пяти утраченных комедий Менандра, пьесы которого послужили образцами для Плавта и Теренция, через них — для Мольера и так далее, вплоть до авторов постановок текущего сезона на Бродвее.

Когда в 1906 г. Гренфелл и Хант оставили свою активную деятельность в области полевых исследований, охота за папирусами достигла своего совершеннолетия, а систематическое изучение греческих папирусов превратилось в науку. К тому времени Оксиринх приобрел славу сказочно богатого — в сравнении с ранее известными — источника папирусов.

Благодаря таким первопроходцам, как Петри, Бадж, Гренфелл и Хант, Египет, древняя страна чудес, фараонов, чумы и пирамид, мог теперь добавить к этому списку еще и папирус. Неоценимая важность исписанных клочков, поступавших в научные учреждения в громадных количествах, не подлежала сомнению. Опознание на этих истрепанных комках бумаги строк, составляющих славу мировой литературы, и обилие новых данных о древней цивилизации создавали новую атмосферу в изучении классики. «Папирусы влили свежую кровь в жилы классической науки», — заявил немецкий ученый Адольф Дейссман. Дж. А. Поуэлл, его английский коллега, подчеркнул, что 1891 год не только дал миру громадное количество новых материалов, увеличивших запас наших знаний о классике, но и явился началом «новой эпохи в изучении Греции».

Среди произведений, древнейшие копии которых были найдены в Египте, ничто не могло сравниться по популярности с творениями Гомера, особенно с «Илиадой». Эпос о Троянской войне оставался своего рода греческой библией на протяжении эллинистической, римской и ранневизантийской эпох, и количество найденных списков просто ошеломляло своим изобилием, что заставило кроткого Ханта сделать святотатственное замечание: «Громадная популярность этого барда подвергала терпение археолога одному из наиболее тяжких испытаний. На его глазах извлекается из земли еще один крупный фрагмент литературного текста, и он на какое-то мгновение теряется в догадках, какое же новое сокровище удалось ему обнаружить, но можно ставить десять против одного, что это опять всего-навсего старик Гомер». На ранней стадии исследования папирусов Кеньон отмечал, что вслед за Гомером по количеству найденных текстов шел Демосфен, а за ним Платон. Эсхил и даже Софокл легко уступали Еврипиду, вслед за которыми шел еще и Менандр. Наряду с Демосфеном популярностью пользовались такие ораторы, как Исократ и Лисий, а также Гиперид. Однако произведения Эсхина попадались очень редко. Среди историков ведущее положение занимали Фукидид и Ксенофонт. Геродот, как ни странно, был почти неизвестен. (Более позднее специальное исследование, однако, не подтвердило тезиса о явной непопулярности Геродота.) У лирической поэзии было относительно меньше почитателей, хотя все произведения Пиндара, Вакхилида и Сапфо были, по-видимому, в постоянном обращении.