— Так если бы у нас раньше выпускали такую красотищу! — потряс ТОЗом Николай Николаевич. — Ведь туляки всегда делали отличное оружие, но серийное. А я люблю, чтоб редкое. И отделка. Кому нравится шаблон?

— Ты прав, — согласился Ярцев.

— Послушай, — вдруг спросил Вербицкий, отдавая ружьё, — как ты сюда…

— Скатился? — с кислой улыбкой закончил за него Семён Матвеевич. — Обстоятельств несколько. А началось все с того времени, когда создали областной агропром. С Лагутиным, председателем, у нас сразу начались трения. Уж кто-кто, а ты его знаешь как облупленного. Твой бывший зам.

— Занозистый мужик, — нахмурился Вербицкий. — Он и под меня копал. Да не по зубам я ему оказался. И что же вы с ним не поделили?

— Во-первых, как ты правильно сказал, любви к тебе он особой не питал. А я вроде бы твой кадр.

— Не думал, что он такой злопамятный, — покачал головой Николай Николаевич. — Дальше?

— Дальше, — усмехнулся Ярцев. — Это уже из порядка причин не личного характера. Понимаешь, у Лагутина свои, местные заботы и проблемы, а у моего республиканского начальства — свои. Да что объяснять! Сам отлично знаешь эти увязки-неувязки. Словом, господа грызутся, а у слуг щеки от оплеух горят. А тут пленум обкома… Нового первого избрали. При старом я бы удержался. Новый же поддержал Лагутина. Вообще сейчас прополка идёт — о-е-ей! А мой участок всегда был трудным. Раньше я умел ориентироваться, а тут чувствую — надо делать ход конём. Понимаешь, из проигрыша сделать выигрыш. Хотя бы для видимости…

Ярцев замолчал, укладывая ружьё в футляр.

— Ну и? — нетерпеливо спросил Вербицкий, слушая Ярцева с большим вниманием.

— В октябре прошлого года хоронили Костюкова, директора «Лесных далей»… Представляешь, только что повесили на грудь вторую Звезду Героя, а он…

— О, Костюков был голова! — закивал Вербицкий.

— Что ты! Оставил хозяйство — любо-дорого посмотреть! Я сейчас забот не знаю! У меня главный агроном — хоть завтра в академики ВАСХНИЛ! А жилищный фонд! А культура! Не говоря уже о самом производстве!

— Так ты сам сюда напросился?

— А что оставалось делать? Ждать, пока дадут по шапке и предложат какой-нибудь колхоз поднимать?

— Что ж, ход правильный, — после некоторого размышления одобрил Вербицкий. — Отличный ход, ты на виду… Сам себе голова. Вокруг все с тобой здороваются каждый день, уважают. Понимаешь, знают, как говорится, в лицо. И сделать можно много хорошего. Главное — видишь результаты своего труда. А природа чего стоит! Так что живи себе на здоровье. — улыбнулся он.

— Радуйся жизни.

— Легко сказать, — вздохнул Ярцев. — Я из таких, кому подавай простор. Пусть область, но все же размах! Порох-то есть! А тут, как ни верти, понижение… даже снится, что я снова в Средневолжске. Ведь столько трудов там положено! Возьмите хотя бы квартиру — в центре, четырехкомнатная! Такую теперь не получишь. Потолки под четыре метра! Не могу с ней расстаться, и все тут!

— Это ты правильно сделал, что сохранил её за собой, не выписался, — одобрил Вербицкий. — Хотя дом у тебя тут — шикарный! Шесть комнат!

— Ну уж дураком меня не назовёшь, — усмехнулся Семён Матвеевич. — А в этой хатке, — он оглядел стены, — Злата прописана. Так что комар носа не подточит. Правда, она рвётся в Средневолжск — спит и видит!

— Говорила… Насколько я понял, ты считаешь это временным, так сказать, тактическим отступлением? — пристально посмотрел на приятеля Вербицкий.

— Мы предлагаем, а бог располагает.

— И все же какие планы?

— Ну, через годик хорошо бы сюда, — Ярцев ткнул себя в грудь, — Героя… Поможешь, а?

— Это можно. А потом?

— И дальше рассчитываю на дружескую помощь, — хохотнул Семён Матвеевич, однако не очень смело. — Верные люди тебе небось нужны? Я имею в виду Москву.

— Хочешь честно? — посуровел Вербицкий.

— Разумеется, — несколько напрягся хозяин.

— Когда ты ещё возглавлял облсельхозтехнику, я делал заход насчёт тебя в министерстве. В кадрах обещали поддержать. А тут вдруг — бац! Узнаю, что ты теперь в Ольховке. Ну сам подумай, как я теперь буду ставить вопрос? — Увидев, что Ярцев нахмурился, он добавил: — Понимаешь, должность — не проблема, а вот прописка, квартира…

— Неужели твой министр не может снять трубку и позвонить председателю Моссовета? — с надеждой посмотрел на приятеля Ярцев.

— Министров много, а председатель один. И потом, за кого просить? Директора совхоза?

— Насколько я помню, однажды один товарищ с должности директора совхоза попал прямо в кресло министра сельского хозяйства Союза, — серьёзно проговорил Ярцев и улыбнулся. — Но я, как ты понимаешь, в министры не набиваюсь.

— Ладно, вернусь в Москву, провентилирую, — пообещал Вербицкий.

— И на том спасибо, — обрадовался Семён Матвеевич. — Что это мы все обо мне да обо мне… Сам-то как живёшь?

— Жаловаться грех.

— Понимаю, — хитро посмотрел на Вербицкого Ярцев, — значит, правда, что тебя хотят в замминистры?

— Ну ты даёшь! — хмыкнул Николай Николаевич. — Действительно, разведка у тебя работает отменно! Ведь насчёт этого и в Москве-то в курсе лишь узкий круг.

— Выходит, скоро?

— Не знаю, не знаю… — ответил неопределённо Николай Николаевич. — В ЦК решается. Только прошу тебя, об этом пока…

— Ни-ни! — приложил обе руки к груди Семён Матвеевич. — Ни одной душе!

— Даже Злате! — поднял палец Николай Николаевич.

— Будь спокоен, — заверил Ярцев и радостно потёр руки. — Поохотимся мы с тобой на славу! Гарантирую!

В Кабанью рощу добрались не так быстро, как предполагали. Бульдозер хоть и расчистил дорогу, но для сугубо городской машины, какой являлась «Лада», она была нелёгкой. Семён Матвеевич, ехавший впереди, несколько раз останавливался, чтобы помочь увязавшему в снегу сыну. Однако эти помехи никому не испортили настроения: уж больно прекрасно было все вокруг — и погода, и торжественно-величественный лес, и ожидающие впереди удовольствие и отдых.

Наконец показался домик на берегу озера, а возле него — бульдозер.

— Как в сказке! — с восторгом произнесла Вика. — Избушка, дымок из трубы и укутанные снегом ели!

Встречать их вышел Рудик. Он помог отнести в дом сумки с продуктами и снаряжение для охоты.

— Солидно, — сказал Вербицкий, когда они зашли в «избушку».

Это был огромный сруб, разделённый перегородками на несколько вместительных комнат. Самая большая — нечто вроде горницы, только вместо русской печи — камин, отделанный чеканкой. В нем яростно пылал огонь.

На стенах висели шкуры медведя и крупного лося, рога которого были прибиты над входом. На полу лежал грубый палас. Из мебели — лишь простой стол и тяжёлые стулья из толстых досок.