В пояснение этого афоризма он рассказывает обычно историю овощного магазинчика на Солнечной аллее. А началось все с того, что семейство Куппиш, желая облегчить Михе доступ в «красный монастырь», пустило в дом двух квартирантов из Саксонии…

Когда семейство Куппиш «для выяснения обстоятельств» было вызвано в Главное управление полиции, Миху отпустили оттуда последним. Это было его первое в жизни задержание — хотя на самом деле никакого задержания не было. И когда он в тот день от станции метро шел по улице Баумшуленвег в сторону Солнечной аллеи, ему ужасно хотелось повстречаться с Мирьям, но, к сожалению, на сей раз он ее не встретил. Вообще - то, Миха довольно часто возвращался теперь вместе с Мирьям из школы — по Баумшуленвег до Солнечной аллеи. Он всякий раз намеревался идти как можно медленнее, чтобы провести с Мирьям побольше времени, и всякий раз от волнения и окрыленности забывал об этом. А еще ему ужасно хотелось, чтобы, когда они идут вместе с Мирьям, его остановил участковый и проверил у него документы — «в порядке розыска» и в доказательство непростых взаимоотношений Михи с законом. Однако участковый, как назло, именно в присутствии Мирьям никогда Миху не трогал. По счастью, ни разу не было и такого, чтобы в присутствии Михи к Мирьям подкатил шикарный «АВО» и увез бы Мирьям прямо у Михи из-под носа. Когда Мирьям и Миха доходили до перекрестка Баумшуленвег и Солнечной аллеи, они прощались, Миха переходил на четную сторону улицы, а Мирьям шла на нечетной.

Во время этих случайных встреч Михе так до сих пор и не удалось выяснить про любовное письмо, которое все еще торчало в кустах на нейтральной полосе. Он не знал, как спросить, Мирьям его написала или кто-то другой, боялся, что в ответ Мирьям его только засмеет. И конечно же, Миха все еще надеялся на обещанный поцелуй. Он его ждал, как крестьянин дождя в засуху. И когда они однажды вечером по дороге домой встретились, Михе показалось, что час настал. Это был последний школьный день перед летними каникулами, каждому из них предстояло уезжать: Михе на Балтийское море, Мирьям в Высокие Татры. Мирьям по этому поводу даже посмеялась: прошлым летом она ездила на Балтийское море, а Миха в Высокие Татры. Наступала дивная, теплая летняя ночь, в воздухе веяло нежностью, тишь стояла вокруг, и когда они подошли к перекрестку, на котором их дорожки обычно расходились, Мирьям, судя по ее виду, и не думала вспоминать о поцелуе, который она Михе посулила.

— Ты мне обещала кое-что, — укоризненно напомнил Миха.

— Да, — как ни в чем не бывало ответила Мирьям, — но ведь я же сказала «когда-нибудь».

У Михи даже дыхание перехватило от горя и возмущения.

— Что же, мне всю жизнь ждать? — воскликнул он в отчаянии.

— А что такого? — кротко, словно овечка, возразила Мирьям. — Зато у тебя всегда будет в жизни что-то, чему ты будешь радоваться. Ты будешь верить, что когда-нибудь я тебя поцелую, и все невзгоды будут тебе нипочем.

После чего повернулась и ушла. Миха потом все лето думал над этими ее словами и все больше сознавал, что он Мирьям недооценивал. Как и все, кто думал, что, если уж она такая ослепительная красавица, значит, небольшого ума. Ты будешь верить, что когда-нибудь я тебя поцелую, и все невзгоды будут тебе нипочем. Кто говорит такое, тот и сам наверняка знает толк в ожиданиях, стремлениях и надежде, то есть в том, чему мы посвящаем большую часть жизни. Миха понял: чтобы что-то значить в жизни Мирьям, ему надо повзрослеть. Он вспомнил, что никогда не чувствовал себя до такой степени взрослым, до такой степени мужчиной, как на выпускном балу в школе танцев. И ему вдруг показалось страшным ребячеством и желание непременно подвергнуться в присутствии Мирьям проверке документов, и нетерпеливая настырность, с какой он настаивал на обещанном поцелуе. Равно как и его потуги казаться кем-то, кем он на самом деле не является. Миха смутно догадывался: чтобы заслужить поцелуй, который Мирьям ему обещала, необходимо возмужать. Он не знал, в чем конкретно это должно выразиться, но уже знал, что это нелегко и случится не враз и не сегодня-завтра. Но, как сказала Мирьям: зато у него всегда будет в жизни что-то, чему он будет радоваться. И он радовался.

Однажды, когда дядюшка Хайнц в очередной раз пожаловал на восток, уже знакомый пограничник доверительно взял его под руку и подвел к белой черте, которой была промаркирована государственная граница. Черту эту только что обновили, и пограничник по большому секрету поведал дяде Хайнцу, что новую провели на десять сантиметров западнее, чем прежнюю. Он уже вычислил, что если обновлять черту каждые два года и каждый раз передвигать всего лишь на десять сантиметров к западу, то через семьдесят миллионов лет Восточная Европа выйдет к Атлантике, «а если обновлять каждый год, то и вдвое быстрей».

Дядя Хайнц совершенно не знал, что отвечать, особенно после того, как пограничник ободряюще добавил:

— Не боись, друг, мы вас всех оттуда вызволим!

У нас ведь не было загранпаспортов; отправляясь в братские социалистические страны, мы заходили в кабинку паспортного контроля, пред очи родных погранцов, с обычным общегражданским паспортом и жалкой бумажкой под названием «вкладыш для безвизового пересечения границы». Большинству такие вкладыши выдавали, но не всем. Экзистенциалистку, к примеру, однажды застукали на Лейпцигской книжной ярмарке при попытке вынести со стенда западногерманского издательства «Ровольт» сборник эссе Симоны де Бовуар, вследствие чего, по всей вероятности, на следующее лето ей запретили выезд. Особенно глупо пострадал из-за этого Марио, который ради такого случая снова обрезал себе волосы, потому как прослышал, что длинноволосых даже в восточный блок не выпускают. В итоге он свои бумаги получил, а она нет, так что на сей раз он и вовсе зазря патлы свои испортил.

Новый Сабинин очередной оказался альпинистом. Звали его Лутц. Лутц знал свои способы пересекать границы, чтобы не ждать семьдесят миллионов лет или даже вдвое меньше. Когда они на пару с Сабиной укладывали рюкзаки, отправляясь в странствие по Сибири, семейство Куппиш, включая и дядюшку Хайнца, имело удовольствие прослушать в исполнении Лутца целый доклад о том, как совершать дальние путешествия без всякого там загранпаспорта. Господин Куппиш вообще не верил, что они до Советского Союза доберутся, не говоря уж о Сибири — туда можно только в порядке организованного туризма, то есть туристической группой. Одно словосочетание индивидуальный туризм для русских само по себе уже крамола.

— И можешь писать заявления хоть до скончания века!

На это Лутц с видом заговорщика, выкатив глаза, произнес лишь два слова. (Зато как произнес! Будто формулу заклинания!)

— Транзитная виза. — И после многозначительной паузы добавил: — Главное — внедриться, а потом исчезнуть!

Хайнц гордо помахал своим западным паспортом.

— Вот с этим я могу перемещаться куда угодно: свободный человек в свободном мире.