Оно бы еще вечность так продолжалось, но тут, по счастью, кое-что стряслось.

Марио и экзистенциалистка купили себе старый «траби», но ездить на нем Марио не имел права, пока ему не исполнится восемнадцать, а даже когда исполнится, надо было еще пройти курсы и сдать экзамены, что опять-таки вряд ли далось бы ему легко, потому как он снова отрастил себе длинные патлы. Зато потом, сдав на права, Марио собирался подрабатывать леваком. Такси ведь у нас почти не было, а когда нужно, их не было и подавно, вот частники, кому деньги нужны, и подрабатывали — это называлось «бомбить». А деньги Марио должны были понадобиться очень скоро, ведь экзистенциалистка была уже на восьмом месяце.

С утра до ночи Марио возился со своей тачкой. В древнем «трабанте» не работало ровным счетом ничего, зато буквально все надо было чинить. С тех пор как они стали автовладельцами, экзистенциалистка видела в основном не столько Марио, сколько его торчащие из-под машины ноги.

— Как может в такой простой машине столько всего ломаться! — выкрикнула она однажды в сердцах.

И когда Марио стал ее успокаивать:

— Да нет, это только главная шестерня иногда задевает накидную гайку масляной муфтой сцепления… — у экзистенциалистки начались боли.

— О господи, Марио, у меня началось! — заорала экзистенциалистка. Марио выкарабкался из - под автомобиля. — Беги к телефону! Вызывай такси!

— Нет здесь телефона! И такси нет! Я тебя отвезу!

— На чем? — в отчаянии воскликнула экзистенциалистка, но тут же сама догадалась, что у Марио на уме. — Марио! Этот драндулет у нас уже полтора месяца и еще ни метра не проехал!

— Значит, самое время! — бодро сказал Марио, поворачивая ключ зажигания. И смотри-ка — мотор и вправду завелся! — Вообще-то, этого не может быть, — пробормотал Марио.

Он усадил экзистенциалистку на соседнее с собой сиденье, захлопнул дверцу и, сотрясаясь на всех ухабах, выкатил со двора, на котором все это время ремонтировал своего «траби». Тут пошел дождь, а вернее сказать, полило, как из ведра. Выезжая на улицу, бодрый «траби» чиркнул выхлопной трубой по тротуарному бордюру, вследствие чего та немедленно отвалилась вместе с глушителем. «Траби» взревел как танк. «Ребеночек на всю жизнь заикой станет, если не хуже! — в панике пронеслось в голове у экзистенциалистки. — Появиться на свет в "трабанте" — это же все равно что под бомбежкой или под обстрелом!»

Марио, впрочем, было не до этих родительских забот. Вне себя от восторга, он орал, стараясь перекричать грохот мотора:

— Даже дворники работают, видала!

Экзистенциалистку, в свою очередь, мало волновали технические подробности, она мечтала только об одном: выбраться из этого грохочущего ада прежде, чем ее ребенок появится на свет.

Но внезапно их остановили. Из пелены дождя прямо посреди улицы откуда ни возьмись нарисовался дорожный полицейский.

— Пропустите нас! — заорал Марио. — Мы рожаем!

— Выключите мотор, — приказал полицейский. — Надо пропустить советскую делегацию.

— К черту делегацию! — заорал Марио. — Мы рожаем! — И, врубив скорость и вдавив в пол педаль акселератора, вылетел на правительственную трассу. Позднее он так и сказал ребятам на площадке: — Когда у подружки твоей схватки, тебе никакой государственный визит не указ!

Когда Марио вырулил на правительственную трассу, высокая делегация только что проехала: тринадцать правительственных лимузинов на полной скорости промчались в сторону центра. Но Марио мчался еще быстрей. Вскоре он поравнялся с последней машиной, а затем начал, одну за одной, их обгонять. Экзистенциалистка, вся в холодном поту, почти лежала на переднем сиденье, и схватки у нее шли уже по полной программе. Когда Марио обогнал почти весь кортеж, от колонны резко отделились две машины, взяли его драндулет в тиски и прижали к тротуару. Марио заглушил мотор. Он тут же попытался рвануть с места снова, однако мотор не завелся. Марио вылез из машины и стоял теперь под проливным дождем. Экзистенциалистка повизгивала и пыхтела. Марио чувствовал себя беспомощным, как никогда, и от отчаяния ничего лучше не придумал, как умоляюще простереть руки к затемненным бронированным стеклам проезжающих мимо лимузинов. И смотри-ка — один и вправду затормозил, широкая дверца распахнулась, и кто-то из русских вышел из машины. На лбу у него выделялось огромное родимое пятно, при виде которого Марио в первую секунду испугался пуще прежнего.

— Пожалуйста! — храбро пролепетал Марио. — Мы рожаем!

Русский небрежно повел рукой в сторону неба — и в ту же секунду ливень перестал. Он склонился к машине, где корчилась в схватках экзистенциалистка. Она кричала в голос. Русский просунулся в машину, что-то там сделал, а через несколько секунд уже снова стоял в полный рост, и на руках у него был новорожденный, аккуратно запеленутый младенец, которого русский тотчас Марио и вручил. Как только у него освободились руки, русский прикоснулся к капоту «траби». Мотор завелся сам.

— Этот русский настоящий чудодей! — закричала экзистенциалистка. — Спроси хоть, как его зовут!

Марио взволнованно пролепетал:

— Как тьебья софут?

Но кудесник русский уже со смехом садился обратно в свой лимузин и миг спустя умчался.

Марио и Элизабет с ребенком на руках стояли на улице и смотрели вслед удаляющемуся кортежу. Чем стремительнее черные лимузины превращались в черные точки, тем яснее становилось обоим, что с ними сейчас произошло нечто, чему никогда и никто, никто и никогда не поверит. Даже их чадо, когда вырастет из пеленок, начнет учиться, задавать вопросы, слушать ответы… Впрочем, наверное, и ему, как и его предкам, так никогда толком и не понять, что за дивные дела творятся в его родном отечестве.

Кто и вправду хочет сохранить в себе былое, тот не должен предаваться воспоминаниям. Людские воспоминания слишком приятственное занятие, чтобы и вправду удерживать в нашей памяти прошлое; на самом деле цель у них обратная. Ибо память человеческая способна на большее, гораздо большее: она способна творить чудеса и примирять человека с прошлым, изгоняя из его души весь былой ужас и укрывая мягкой пеленой ностальгии все, что прежде нестерпимо резало ухо и глаз, ум и душу.

Так что у счастливых людей плохая память и хорошие воспоминания.