— Как ты в своей семье, — усмехнулась Зоар. — Ты ведь у них тоже немножко мальчик со стороны.

У Малыша были отец и мать, но его мать не смогла вынести жизнь в Стране Израиля, ее людей и ее жару, ее бедность и ее требования. Она оставила мальчика у его отца и вернулась в страну, где родилась, — там ее ждали театр и музыка, которые она любила и которых ей очень недоставало, и знакомые язык и климат, и наконец смерть, которая поспешила прийти раньше времени, — как наказание, настигшее ее несколько лет спустя.

Отец женился на другой женщине, которая отдалила его от друзей, а затем потребовала удалить и сына.

— У тебя есть старший брат в кибуце, — сказала она, — он человек немолодой, но добрый. Пусть он возьмет его к себе. Кибуц — хорошее место, и люди там хорошие. Так ему будет лучше, и нам тоже будет лучше.

И вот так, укутанный во все хорошее и лучшее, он был послан на свое новое место. Семь лет исполнилось ему тогда, и за младенческие ямочки, еще украшавшие тыльную сторону его ладоней, а также за пухлые смуглые щеки его прозвали здесь Малышом. Я не знаю, что он чувствовал в те дни, потому что даже моей способности вызнавать и угадывать есть пределы, тем более что никого из тех, кто был так или иначе связан с первыми годами его жизни, уже нет на свете. Сам он погиб в Войне за независимость. Его дядя и тетя умерли в один и тот же год от одной и той же болезни в одном и том же доме для престарелых. Его отец умер в своей постели, возле третьей жены, о которой мне не известно ничего, кроме факта ее существования. Его мать погибла в лагере смерти, от голода и холода, размышляя о ребенке, которого бросила, и о том палящем солнце, от которого сбежала, и о том, что, возможно, вся Вторая мировая война вспыхнула только для того, чтобы воздать ей за то, что она причинила своему сыну. А его мачеха погибла в дорожной аварии на улице Газа в Иерусалиме — для ее наказания судьба собрала вместе дождь, автобус и мотоцикл с коляской, полной цветов, которые рассыпались по асфальту.

Но тогда все они были еще живы, и дядя и тетя Малыша приняли и вырастили его с любовью. Это были пожилые люди, их единственный сын к тому времени уже женился и перешел в другой кибуц, и мачеха была права: они были добрыми людьми и занимали важное положение. Тетя была единственной тогда во всей Стране женщиной, которая возглавляла целую отрасль кибуцного хозяйства — ферму молочных коров, а дядя разъезжал по Иорданской долине и занимался делами кибуцного движения. Он всегда возвращался с «Отчетом для общего собрания» и с маленькими гостинцами для жены и племянника.

Посещения отца становились все реже и короче, и Малыш начал называть своих приемных родителей «мамой» и «папой». Каждый день после полудня, когда он приходил к ним в их семейную комнату, они встречали его объятьями и поцелуями и рассказывали ему разные истории. Они интересовались, что проходили сегодня в школе, и учили его склеивать вареньем два бисквита и макать их в чай, не переставая при этом играть в шашки. Дядя умел подражать звукам скачущих лошадей, быстро барабаня кончиками пальцев по столу, а тетя учила Малыша скороговорке про Як-цидрака и Ципу-дрипу. Он старался повторять за ней, слова заплетались у него во рту, и он захлебывался от смеха и удовольствия.

Потом он просил у них разрешения полистать их «альбом»: французскую книжку с картинками, которая лежала у них на этажерке. Слов он не понимал, да и его приемные родители, по правде говоря, тоже, но там были красивые фотографии и рисунки дворцов и гор, бабочек и змей, цветов, кристаллов и птиц, и дядя про себя опасался, что такой альбом может вызвать в сердце молодого читателя не только похвальное стремление к учебе, но и опасную страсть к коллекционированию.

И действительно, Малыш всегда ходил по дорожкам кибуца с опущенными глазами. Не из-за страха или стыда, а в постоянных поисках блестящих жуков, или красивого камешка, или скользнувшей, точно зеленая молния, ящерки. А иногда он находил монету или ключ, выпавшие у кого-то из кармана. Тогда он бежал к тете и торжественно отдавал ей свою очередную находку, и она одобрительно похлопывала его по плечу со словами: «Какой же ты симпатичный келбеле!» — а потом давала ему записку, повесить на доске объявлений в общей столовой: «В коровнике можно получить нечто утерянное, указав его признаки». Малыш не знал идиша и был уверен, что келбеле означает ласковое «колобок», и только спустя несколько лет, когда вступил в ряды Пальмаха, обнаружил, что это просто «маленький теленок», и не знал, смеяться ему или огорчаться. Так или иначе, об этой его привычке узнали в кибуце, и его не раз звали на помощь, когда пропадало что-нибудь важное, потому что он способен был всё разглядеть, и прочесать, и найти всякую пропажу — совсем как впоследствии способен был издали и на большой высоте распознать любого возвращавшегося в голубятню голубя, стремительно мчавшегося домой, домой!

И вот однажды, когда он стоял поутру вместе с другими детьми, ожидая автобуса, который повезет их в районную школу, он вдруг увидел незнакомый грузовик, который затормозил на обочине дороги. Все смотрели на этот грузовик с любопытством. В те дни автомашины не были особенно частым явлением на дорогах страны, и у детей вызывала интерес любая машина, тем более никому не знакомая.

Из кабины спустился мужчина в рабочей одежде и тяжелых ботинках, из той породы худых мужчин, в возрасте от тридцати и до шестидесяти, которые кажутся и очень знакомыми, и впервые увиденными одновременно. Он крикнул: «Большое спасибо, товарищ водитель!» и «Доброе утро, товарищи дети!» — и зашагал широкими шагами. Долговязый, нос с горбинкой, густая россыпь веснушек по всему лицу и жесткие рыжие патлы, расчесанные на обе стороны ровно на середине головы. В руках он держал крытую соломенную корзинку с ручкой.

Гость прошел прямиком к палатке, где жили готовившиеся к вступлению в Пальмах новобранцы, представился командиру, и они вместе деловито направились в сторону столярной мастерской. Там их уже ждали доски, гвозди, сетки, раздраженный и ворчливый столяр и рабочие инструменты. В каждом кибуце была тогда своя столярная мастерская, и в каждой был свой раздраженный и ворчливый столяр, и каждый такой столяр, когда его просили что-нибудь сделать, даже прибавляя, что это важно для «государства в пути»[21]или для близкой войны, раздражался и ворчал еще больше прежнего. Но этот гость уже привык к сварливым столярам, знал их повадки, привычки и характер и хорошо умел продлевать их терпение. Он показал столяру «крайне секретные» чертежи. Он сказал ему шепотом: «Держать в строгой тайне!» Он размахивал руками — веснушчатыми, объясняющими, упрашивающими. А главное — он задавал вопросы, которые создавали у собеседника впечатление, что гость не приказывает, а просит совета.

Они вдвоем начали трудиться над чем-то, что вначале казалось огромным ящиком или просторной будкой, внутри которой человек мог бы свободно поворачиваться, выпрямившись во весь рост и с расставленными руками, а в стенах были прорезаны отверстия разной высоты и ширины. Вскоре там появились также внутренние отделения, и наружные полки, и зарешеченные окна с деревянными козырьками, и сетчатая дверь, а за ней — сплошная дверь, из досок.